Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу
Батальон Токаря расположился на хуторах в пяти километрах от Печихвост. Люди его устали.
— Поехали, покажешь свое войско, — сказал я Токарю. — А вы, товарищ Шумейко, по дороге доложите все подробно.
Взяв с собою отделение конных разведчиков, мы рысью выскочили из Печихвост на запад. Солнце слепило глаза. Санки весело шли по пушистому снегу, мягко погромыхивая полозьями на дорожных колдобинах. И сразу, подчиняясь ритму движения, разворошенные репликой Шумейко, поплыли картины лета 1943 года.
Помните вы боярыню Морозову с картины Сурикова? На розвальнях, в темной шубе, с горящими глазами и высоко поднятым вверх двуперстным крестом?
Так я ее видел живую.
Говорил с нею, спорил и поражался этому обжигающему взгляду, полному слепой страсти и тупого фанатизма. Не зимой, а летом, не в снегах Московии, а в степях Тернопольщины, не в санях, а на моей тачанке ехала она. Чернобровая, с упрямо сжатыми губами, с обжигающим взглядом, но без цепей на запястьях рук.
Ее привели разведчики четвертого батальона где–то за Скалатом в июле 1943 года. Рыжий и конопатый Берсенев, в которого она стреляла из нагана и промазала, шел сзади задержанной, хмурясь и отплевываясь. Она здорово расцарапала ему лицо.
Мы уже знали от прискакавшего раньше Семинистого, что поймали националистку.
— Важная птаха! — заверял Михаил Кузьмич Семенистый. — С револьвертом! А стрелять–то и не умеет, — торжествуя заключил он свой доклад и подал отобранные у нее бумаги.
Это были скрученные тончайшие листочки, свободно влезавшие в мундштук папиросы: «грипсы» — тайная переписка бандитского подполья. По ним я уже понял, что арестованная — член областного «провода».
— Сидайте, — сказал я, не слезая с тачанки и не отрывая взгляда от бумаг.
Она гордо вскинула голову.
— Сидайте! — крикнул Берсенев и, кажется, замахнулся нагайкой.
Я взглянул на арестованную и увидел искаженное смехом лицо, горящие ненавистью глаза. Ей–богу, она страстно желала, чтобы ее били. Вот чудеса!
— Садись, чертова кукла! — заорал я.
— Можно и сесть, раз так просят, — ответила она, влезая на тачанку. И даже оперлась на мою руку.
Я немного помолчал, не зная, с чего начать.
Стандарт «кто, откуда» был явно неподходящим. Но другого не приходило в голову. К моему удивлению, она охотно стала отвечать на эти анкетные вопросы:
— Кто?
— Борец за правду.
— Звать?
— Наталка.
— Фамилия?
— Такая, як и родителей.
— А родителей?
— Мабуть… в паспорте.
Она явно хотела вывести меня из терпения. Но я понял это и, взяв себя в руки, уже другим, более спокойным тоном стал задавать вопросы по существу.
Какую чушь она понесла, но с каким убежденным видом! Невольно подумалось: что все–таки движет этим человеком? Только ли ненависть к новому строю? А что утверждает она? Я стал выяснять, какую «самостийную» Украину они обещают народу. Вот тут–то сразу и выползло шило из мешка. Здание, построенное на песке, — «Украина без контингентов»[12] — сразу рухнуло. Это была примитивная программа, но она в известной степени действовала на темное крестьянство Галиции.
— Ну, добре. Допустим, вы получили эту самостийную Украину. Дальше что? — допрашивал я задержанную.
— Люди живут кто как хочет.
— Свобода?
— Ну да.
— А образование?
— Бесплатное.
— А откуда гроши учителям платить?
— Родители будут платить.
— Добре. А страну защищать надо? Армию кормить, одевать… Откуда взять на это?
Вот тут и сбилась с толку эта страстная, но не очень опытная пропагандистка.
Загнав ее в тупик, я дал ей возможность прийти в себя. Затем снова продолжал спор. Интересно было видеть откровенного врага, не скрывавшего своих мыслей. Спокойно спросил, почему она так дерзит.
— Все равно вы меня расстреляете.
— Почему же?
— Как почему? Я говорю вам правду!
— Ну, положим, правды тут маловато. Просто ловко подобранные, хотя и пустые слова. Для задурманивания людей… А потом, имейте в виду, за правду расстреливают не везде.
Дела заставили меня прервать допрос. Я отдал ее под охрану в комендантский взвод и возобновил с ней разговор лишь на следующий день.
За эти сутки у нас был переход «железки» и два боя у нее на глазах.
Прерванный допрос начался несколько необычно:
— Ну что, привыкаете? Пригляделись? Как наш народ?
Она долго смотрела на меня своими черными глазами:
— В первый раз вижу настоящих коммунистов…
— А я беспартийный, — резонно ответил я, так как мое вступление в кандидаты партии тогда еще не было утверждено.
Задержанная с интересом и недоверием посмотрела на меня:
— Не может быть.
— Я вам не собираюсь приносить клятву. Хотите — верьте, хотите — нет.
— Ну все равно. Я про всех вас говорю.
— Это — другое дело.
— Только одно непонятно: зачем во время боя вы столько людей отрываете от дела — стеречь меня?
— Что вам, жаль?
— Нет. Но я не убегу.
— Как знать…
— Могу вам дать честное слово.
— Но вы же его не дали.
— Даю.
— Что?
— Честное слово — не убегу.
— Это — другое дело, — сказал я смеясь.
Через день–два обстоятельства вынудили воспользоваться этим словом. Мы перевели ее в санчасть батальона, где было много раненых. (Правда, вместо часовых на всякий случай за ней поглядывала одна из ухаживавших за ранеными девчат.)
Каким–то образом об этом узнал Руднев и потребовал объяснений. Я сказал запинаясь:
— Понимаете, она меня расположила к себе своей откровенностью.
Комиссар постучал пальцем по моему лбу:
— А ну, повтори еще раз.
Пытаясь оправдаться перед комиссаром, я пробубнил нерешительно:
— Уважаю людей, которые не боятся говорить в лицо все, что они думают.
— Ну и что же? — спросил холодно комиссар.
— А то, что она могла за это поплатиться жизнью. Вы понимаете?
— Я понимаю! — взорвался Ковпак. — Интеллигенция чертова! Всех поразгоню к сучьей матери! Це що? Шпионов мне разводить? Когда что нужно — от разведки не добьешься толку. А тут на честное слово. Кого? Бандеровку… от–вет–ствен–ную…
— Ладно, уходи. Потом закончим это, — тихо сказал Руднев.
Я ретировался подальше от разъяренного деда. А он все не мог успокоиться:
— Интеллигенция! Тонкошкурые субчики! Все бы вам переживать, чистоплюи чертовы!.. Откуда вы взялись на мою голову!..
Руднев вдруг разобиделся, но не на меня, а на Ковпака:
— Замолчи! Ты что? Может, если бы не эта интеллигенция, и тебя с твоим геройством не было бы. Вот они, вокруг тебя, — Базыма, Войцехович, Тутученко, Матющенко, Пятышкин, Ленкин — это же все образованные люди. Советской властью образованные. Да и я… Тоже ведь всю жизнь науку большевистскую изучал. А сам–то ты кто? Лапоть?.. Ну, провинился Петрович. Так с него одного и спрос, а на всех интеллигентов словами такими не кидайся. Не загибай влево, командир. А то ведь мы и поправить можем… Тоже не шилом выструганы, — закончил он с улыбкой.
