Аллан Невинс - Джон Рокфеллер. Промышленник и филантроп
Он настаивал, чтобы пожертвовавшие им средства шли на определенные цели. «Я не пожертвую ни фартинга на то или иное дело, – писал он, давая резкую отповедь одному тогдашнему запросу, – пока не буду абсолютно уверен, что это будет самое лучшее, на что пойдут мои деньги».
В 1878 г. $23 489,65
В 1879 г. $29 280,16
В 1880 г. $32 865,64
В 1881 г. $61 070,96
В 1882 г. $61 261,75
В 1883 г. $66 722,97
В 1884 г. $119 109,48
Важно помнить о многообразии, постоянстве и количестве адресованных ему просьб о материальной помощи в начале 80-х годов, поскольку они служили для него стимулом изучения филантропии точно так же, как он изучал хаос в нефтяной промышленности, приведший к забастовкам. Посылая 3500 долларов в 1881 году доктору Джорджу Гудспиду из Теологической семинарии Баптистского союза, он писал: «Мне нужно притормозить пожертвования на некоторое время, я раздал слишком много обещаний подобного рода». В другом письме он сообщал, что «имеет отовсюду много запросов по всей стране». Отправляя 1000 долларов доктору Дункану, несомненно для своей церкви в Огайо, он замечал: «Я готов жертвовать, как уже упоминал в связи с Чикагской семинарией, при условии, что они сами соберут там 100 000 долларов». Эти строки являются указанием на то, что уже в 1882 году существовали ростки для основания Чикагского университета. В течение этого года обнаруживается, что Рокфеллер оплатил заключительную часть 20-тысячных пожертвований университету Денисона. О размерах его растущих взносов свидетельствует письмо от 1884 года, в котором он упоминает о повышении его расходов на благотворительность «примерно на 30 или 40 000 долларов».
Однако даже тогда, когда Рокфеллер занялся систематизацией своих пожертвований, он не переставал делать взносы исключительно личного характера. Эти дары частным лицам и организациям доставляли ему особое удовольствие. К 1881 году он, очевидно, оплачивал половину расходов большой церкви на Эвклид-авеню. Письмо от 1883 года сборщику одного мелкого фонда, связанного с этим учреждением, показывает, с каким вниманием он относился даже к таким малозначащим вопросам. Он вкладывал дарственные карточки, например, с такими надписями:
«Г-жа Рокфеллер – 10 долларов каждую неделю». «Сам – 30 долларов каждую неделю». «Каждый из наших четверых детей – 20 центов каждую неделю».
«Члены моей семьи также заинтересованы в этой деятельности, – сообщал он, – и 20 центов каждым ребенком зарабатываются в поте лица на прополке сорняков и т. п.».
Для внешнего мира Рокфеллер в 1880-х годах не выглядел сколько-нибудь выдающейся личностью. Большинство деловых лидеров считали его таким же, каким политики считали холодного Бенджамина Гаррисона или аскетического Джона Шермана. Такая оценка Рокфеллера понятна, ведь и его биография, и его личность были такого рода, что внушали всем сторонним наблюдателям, кроме тех, которые были близко с ним знакомы, впечатление ограниченности и сухости.
Зато семья Рокфеллера производила благоприятное впечатление. В ней доминировали две серьезные, морально стойкие и набожные личности, в которых не было и капли высокомерия. Рокфеллеры относились уважительно к самому ничтожному из соотечественников. Но в их доме существовала атмосфера определенной интеллектуальной и эстетической стерильности: в нем не было идейной приподнятости, творческих импульсов или стихийного воодушевления, дому недоставало радостей жизни. Форест-Хилл, несмотря на свой комфорт и веселость, производил на многих посетителей неприятное впечатление. Огромные комнаты выглядели мрачно. У Рокфеллера, любившего солнечный свет, не вешали на окна занавески или шторы. Меблировка не отличалась ни красотой, ни гармоничностью. Супружеская пара Рокфеллер, заботившаяся больше о пользе, чем о привлекательности, не обладала даром совмещения этих двух свойств и не проявляла склонности к коллекционированию художественных ценностей. В своей основательности и строгости, прочности и угловатости их дом выглядел пуританским. Причем пуританским не в суровом стиле Новой Англии, а скорее в более мягкой, но блеклой манере баптистского запада.
Личность Рокфеллера была более примечательной и сложной, чем его дом. Юмор, терпение, кругозор и оригинальность мышления придавали ей привлекательность, силу и достоинство. Тем не менее эта личность была в такой же степени существенно ограниченной, в какой преднамеренно скрытной, что объясняет ее неспособность воспламенить воображение современников. Рокфеллер был гениален, но в нем было мало огня и притягательности. Он был щедр и дружелюбен, о чем свидетельствуют его многочисленные подарки, но скуп на открытое выражение этих чувств. Он был демократичен, но ему недоставало любезности. Все его прекрасные качества блекли на фоне его медлительности, сдержанности, погруженности в себя. Вокруг великих личностей, таких как Уитмен и Линкольн, светится лучезарная аура любви и тепла. Рокфеллер не обладал ничем подобным, поскольку был внутренне сдержан и строг.
Это отсутствие душевности и коммуникабельности дорого обходилось Рокфеллеру. Оно мешало современникам полностью оценить оригинальность его мышления и незаурядный талант. Отдать ему должное в более полной мере предстояло последующим поколениям.
Глава 8
Гигантский механизм
Сам Рокфеллер никогда не сомневался, что создание треста пошло на благо всей промышленности. Он горячо верил в необходимость всеобщего объединения как средства спасения нефтяной промышленности от конкурентной неразберихи. В ходе упорной борьбы за объединение он никогда не колебался. И позднее он был убежден, что монополизация станет еще более настоятельной с течением времени. «Движение к этому явилось началом всей системы современного управления экономикой, – говорил он с некоторой гордостью. – Оно революционизировало способ ведения бизнеса во всем мире. Время для этого пришло. Объединение должно было прийти, хотя все, что мы видели порой, заключалось в необходимости спасения нас от расточительства… День объединения должен сохраниться. Индивидуализм ушел, чтобы никогда не возвращаться».
Трест являлся эффективным инструментом управления сложными и разбросанными на большие расстояния подразделениями быстро растущей промышленности в национальном масштабе. Но каким именно был механизм, к которому она подключалась? Мы уже знаем, как создавалось огромное объединение. Как же оно работало?
Прямоугольный треугольник, грубо начертанный на карте Северо-Восточных Соединенных Штатов, к 1885 году включал территорию, тесно связанную с производством, переработкой и транспортировкой нефти. Этот треугольник охватывал регион, огражденный с одной стороны Бостоном, Нью-Йорком и Филадельфией, с другой стороны – Балтимором, Питтсбургом и Уилингом и, наконец, с третьей стороны – Кливлендом, Эри и Буффало. С этой территории на мировые рынки поступало ежегодно около 21 500 000 баррелей сырой нефти.
