Анри Труайя - Николай II
И сегодня невозможно без замирания сердца читать душераздирающие строки о страданиях Алексея: «Цесаревич, лежа в кроватке, жалобно стонал, прижавшись головой к руке матери, и его тонкое бескровное личико было неузнаваемо. Изредка он прерывал свои стоны, чтобы прошептать только одно слово „мама“, в котором он выражал все свое страдание, все свое отчаяние. И мать целовала его волосы, лоб, глаза, как будто этой лаской она могла облегчить его страдания… Как передать пытку этой матери, беспомощно присутствующей при мучениях своего ребенка, которая знала, что она причина этих страданий, что она передала ему ужасную болезнь, против которой бессильна наука».[168] (Выделено П. Жильяром. – С.Л.)
В этой постоянной тревоге за существование царевича государыня, презирая эскулапов, хирургов и беспомощных профессоров, искала обладающего сверхъестественной силой посредника, который сблизил бы ее с Богом. Точно так же, как монархию мог бы спасти только союз царя с народом, так и царевича, в котором воплотились ожидания всего народа, мог бы спасти только человек, вдохновленный Небом. Так думала она. Но это внезапное вмешательство со стороны простого, но наделенного сверхсилой человека нужно заслужить. Вдохновленная Анной Вырубовой императрица ударилась в религию с удвоенною пылкостью. Ее жизнь свелась теперь к череде коленопреклонений и молитв. Она ожидала чудотворца с тою же пылкостью, с какою девица на выданье ожидает суженого. Наконец, 1 ноября 1905 года Николай заносит в свой дневник: «Познакомились с человеком Божиим Григорием из Тобольской губернии». Этим «человеком Божиим» был не кто иной, как Распутин. Он принадлежал к той породе убогих бородатых странников в лохмотьях и с горящими глазами, которые странствовали по Руси с котомкой за спиной от монастыря к монастырю, от храма к храму в поисках правды и существовали на то, что подадут добрые души. Ночевали в пути где случится: то в крестьянской избенке, а то и в усадьбе какого-нибудь богатого помещика, у которого миллион предрассудков. В благодарность за оказанное им гостеприимство они повествовали о своих странствиях, паломничествах к святым местам, рассказывали о чудесах, шептали молитвы собственного сочинения, которые так же прекрасно исцеляли тело, как и душу. Эти люди не были ни монахами, ни попами и потому не подчинялись никакой дисциплине. Их называли странниками, а тех из них, кто стяжал большую известность, величали старцами. Вообще-то старцем называли в первую очередь аскета, затворившегося в обители, но равным образом этот термин мог применяться и к одному из тех бродяг-ясновидцев, к помощи которых прибегают в моменты невзгод и страданий. Как раз таковым был и случай с Распутиным, в котором врожденный ум слился с глубокой, почти женской интуицией. «Неким чутьем он немедленно угадывал не только характер собеседницы, но и некоторые элементы ее интимной жизни», – писал один из журналистов, который часто посещал его.
Охочий до женских исповедей, Распутин был еще более падок и на женскую плоть. В этом простом мужике с жестокими нравами и острым умом соединились крайняя степень звериной страсти и возвышенный грозный смысл, милосердие и сладострастье, бескорыстие и страсть к интриге. Его образ жизни являл собою череду порывов и падений. Это был человек Божий, в коего вселился дьявол. Его слова околдовывали, его взгляд пронизывал самые сокровенные тайны, а пагубная сила, источаемая всею его личностью, завладевала доверием тех, чья наивная душа позволяла воспринимать ее.
Григорий Ефимович родился около 1870 года в семье крестьянина среднего достатка в слободе Покровской Тюменского уезда Тобольской губернии, что на границах Западной Сибири. По мнению некоторых, фамилия Распутин происходит непосредственно от «распутник»; так могли наречь его папашу за пристрастие к водке. Другие считают, что эту фамилию дали непосредственно Григорию[169] – опять-таки за отнюдь не образцовое поведение: еще в юные годы он обвинялся в том, что крал коней, портил девок и пил, как бочка. 19 лет от роду Григорий женился на тихой девушке Прасковье старше себя на четыре года, которая родила ему двух дочерей – Марию (она же Матрена) и Варвару – и сына Дмитрия. Впрочем, и связав себя узами законного брака, он не спешил расставаться со своими дурными инстинктами. Григорию грозил суд; он укрылся в монастыре близ Перми, и там его постигло внезапное озарение; он решил начисто отказаться от алкоголя, мяса и табака. Научившись читать книги Священного писания, он пустился в странствия от деревни к деревне, призывая крестьян к молитве и толкуя о жизни пророков, на путях своих странствий он примкнул к секте хлыстов.[170] Согласно обычаям, принятым в этом братстве, приверженцы секты – мужчины и женщины с соседних хуторов – собирались ночами, одетые в длинные белые рубахи, распевали песнопения, окропляли друг друга святою водой и, всласть похлестав друг друга, творили «чистую христианскую любовь», отдаваясь плотской страсти прямо на траве до самого рассвета. Обладавший несказанной сексуальной мощью Григорий был героем этих мистических оргий. Изнуривши себя очередным подвигом по женской линии, он чувствовал облегчение, одобрение Божие.
Возвратившись в Покровское, Григорий продолжил свои евангельские проповеди, которые день ото дня завоевывали все больше приверженцев. Самыми чуткими и отзывчивыми к этим наставлениям оказались женщины. Они обожали его как за пламенные речи, так и за физическую стать: среднего роста, сухой, нервный, с бледной, легкого оливкового оттенка кожей, внушительным носом, гладкими черными волосами, всклокоченной неухоженной бородой, грубый и нечистоплотный, он выглядел как истинный «мужик». Но из-под могучих щетинистых бровей на собеседника смотрели пронзающим взглядом серые, стального цвета глаза; от этого взгляда собеседнику делалось не по себе, и он готов был совершенно покориться воле обладателя этих стальных глаз. «Гипнотическая власть Распутина была огромна, – вспоминал Феликс Юсупов. – Я чувствовал, как неведомая сила проникает в меня и разливает тепло по всему телу. В то же время наступило оцепенение. Я одеревенел… Потихоньку погрузился в забытье, словно выпил сонного зелья. Только и видел перед собой горящий распутинский взгляд. Два фосфоресцирующих луча слились в огненное пятно, и пятно то близилось, то отдалялось. Я слышал голос „старца“, но не мог разобрать слов… И усилием воли я пытался гипнозу сопротивляться. Сила его, однако, росла, как бы окружая меня плотной оболочкой… Все же, понял я, до конца он меня не сломил».[171]
