Анри Труайя - Николай II
Но бывало, что он, напротив, удивлял свое окружение мягкостью и искренностью. Эта неровность характера, вкупе с физической хрупкостью мальчика, усиливала материнские страхи. Тем более что, когда он бывал свободен от курсов лечения, то в нем кипела жизнь. Более всего его привлекали игры, которые ему запрещали. «Мама, можно мне покататься на велосипеде?», «Мама, можно мне поиграть в теннис?» – спрашивал он, и удрученная царица отвечала: «Милый мой, ты же знаешь, что нельзя!» Огорченный мальчишка бунтовал, бился в рыданиях; она же пыталась его успокоить, развлечь, а сама тоже не могла сдержать слез. У нее на глазах умерли от гемофилии младший брат, принц Фридрих-Вильгельм Гессенский, и два маленьких сына ее сестры Ирены. Она знала, что больные этим недугом редко доживают до двадцати. Когда она смотрела на своего ребенка – такого живого, красивого, веселого, – у нее в голове не укладывалось, что, возможно, и он обречен покинуть мир во цвете лет. Она мечтала дать роду Романовых славное продолжение и теперь чувствовала себя ответственной за то, что наградила династию этим злополучным недугом. Собственная плоть вселяла в нее ужас. Что сможет спасти ее, думала царица, так это душа – и Аликс молилась с удвоенным рвением. Но увы, мистические порывы оборачивались все более тяжким ухудшением состояния ее организма. Озабоченный ее таким удрученным видом, генерал Спиридович спросил знаменитого русского профессора, который, не колеблясь, проанализировал состояние императрицы: «Доказательством истерической природы нервных проявлений императрицы служит та легкость, с которой она поддается позитивным внушениям одних и негативным внушениям других. Неврастенические проявления выступали у нее в форме большой слабости (астении) организма в целом и сердечной мышцы в частности, с болевыми ощущениями в области предсердия. К этому недугу следует присоединить отечность ног – следствие плохого кровообращения. Расстройства нейрососудистой системы, о которых я веду речь, проявляются равным образом в периодических изменениях окраски кожи (дермографизм) и в появлении на лице более или менее обширных красных пятен. Что же касается психических расстройств (потеря психической уравновешенности), то они проявляются главным образом в форме сильной депрессии, глубокого безразличия ко всему, что ее окружает, и тенденции к религиозной мечтательности. Именно эта хворь, истерия-неврастения, – заключает Александр Спиридович, – и явилась причиной преувеличенных симпатий и антипатий императрицы, причудливого характера ее образа мыслей и действий, религиозной экзальтации и веры в чудеса в целом».
Эта «вера в чудеса» стала проявляться у царицы буквально на следующий день после обращения в православную веру. Она испытывала трепетное почтение к о. Иоанну Кронштадтскому. Этот ясновидящий старец с лучащимися синими глазами, слывший обладателем дара целительства, участвовал в церемонии бракосочетания и миропомазания императорской четы. Но со временем о. Иоанн утратил свое влияние на Александру Федоровну и вообще перестал появляться во дворце. В последующие годы воображением царицы овладели всякого рода «люди Божьи» (коих на Руси именовали юродивыми), тайно наносившие ей визиты и завораживавшие ее своими косноязычными прорицаниями. Среди них называют эпилептика Пашу, босоногого Василия, пророчицу Дарью Осиповну, безумного странника Антония, слабоумного заику Митю Колябу. Скрестивши руки на груди, царица взирала на их корчи, гримасы, пытаясь понять смысл их бессвязных речей. Они уходили от нее, наделенные высочайшими подарками. В какой-то момент жизни в светских кругах Санкт-Петербурга возник неподдельный интерес к некоему спириту по прозвищу Папюс, франкмасону-диссиденту, пожаловавшему из Франции, – говорили, будто он заправский магнетизер, эксперт в хиромантии и черной магии. Но, несмотря на все свои усилия, он так и не смог добиться аудиенции у Их Величеств.[157] Затем настал черед другого французского мага – гипнотизера Филиппа Анкосса, – считалось, что он способен исцелять все хвори и предсказывать будущее. В Лионе у него был специальный киоск, где он целительствовал и пророчествовал; от клиентуры не было отбою. Рецепты подписывал польский гомеопат, благодаря чему Филипп избегал судебных преследований. Дочери черногорского короля, Великие княгини Милица и Анастасия, у которых в мужьях были соответственно Вел. кн. Петр Николаевич и князь Романовский – герцог Лейхтенбергский,[158] нанесли ему визит и представили августейшей чете во время ее пребывания в 1901 году в Компьене. Впечатленные самоуверенностью мага, император и императрица пригласили его в Россию. Он не преминул воспользоваться случаем – и вот он уже в Царском Селе, у своих поклонниц – черногорских Великих княгинь, следующим рубежом для него стал, конечно же, императорский дворец. Он стал там желанным гостем, к нему внимательно прислушивались, Филипп на полном серьезе проводил сеансы гипноза, спиритизма, вращал столы напряжением воли и вызвал дух Александра III. Когда царица решила, что беременна, он предсказал ей рождение сына. При виде радости, которую вызвала эта новость у венценосных покровителей, он потребовал у императора пожаловать ему диплом доктора медицины, который упрочил бы его авторитет в глазах французских властей. Несмотря на настояния Николая, министр народного просвещения отказался пойти на столь вопиющее нарушение и потребовал, чтобы кандидат сдал экзамены, полагающиеся для получения медицинской степени. Коль скоро об этом не могло вестись и речи, маг-чернокнижник обратился к военному министру, который оказался более податливым и наградил Филиппа дипломом Российской академии военной медицины, не соизволивши подвергнуть его знания проверке.
* * *Новоиспеченный дипломированный специалист уже примерял форму военного медика, как вдруг – ах, какой удар! Беременность императрицы оказалась ложной. То, что принималось за состояние ожидания потомства, оказалось всего лишь следствием нервных расстройств. О, какой конфуз для всех горячих приверженцев кудесника при дворе! Между тем некий парижский агент русской охранки по фамилии Рачковский составил государю рапорт на основе запросов в французскую полицию. Оказывается, этот Филипп – шарлатан, биржевый игрок и спекулянт, да еще и мартинист![159] Развенчанному в глазах венценосной четы Филиппу ничего не оставалось, как ретироваться обратно во Францию, где он вскоре и умрет с горьким сожалением о полетевшей под откос карьере…
Тем не менее экзальтация Александры Федоровны на этом ничуть не поутихла. Постоянно ища себе кумира для поклонения, она прониклась чисто платоническим чувством к генералу Орлову, командиру гвардейского полка в петергофском гарнизоне. Этот красавец с благородною душой, вдовец прославился отвагой при подавлении мятежей в балтийских губерниях. Она видела в нем своего верного рыцаря, он был для нее как член семьи – и когда он умер, так неподдельно горевала, что все ее окружение сгорало от смущения.
