Геннадий Левицкий - Александр Македонский. Гениальный каприз судьбы
Битва — единственное место, где Александр был профессионалом, богом, где он достоин восхищения. Однако он не годился даже на должность сотника, ибо совершенно не замечал, что творится у него за спиной. В конце концов, вырвавшись по привычке вперед, он попал в ловушку — глупо и почти без надежды на спасение. Именно так! Произошедшее во время осады одного из городов являлось откровенной глупостью либо попыткой самоубийства, но никак не разумной храбростью.
Царь уже готовил штурм города, когда прорицатель стал его убеждать не делать этого или отложить осаду до благоприятных знамений. Жрец утверждал, что жизни Александра угрожает опасность. На это Александр ответил:
— Если кто-нибудь прервет тебя, занятого своим искусством, изучающего внутренности жертвы, я уверен, это может показаться тебе неприятным и тягостным.
Увы! Если боги хотят кого-то наказать, то отнимают разум.
Роковой штурм индийского города встречается у всех авторов, передающих историю Александра, но наиболее ярко и подробно этот эпизод описан Курцием Руфом.
Немедленно после этих слов он приказывает придвинуть лестницы к стенам и, пока другие мешкают, сам поднимается на стену. Охват стен был невелик, и зубцы не расширяли его, как в других случаях: но вокруг них броня заграждала доступ. Таким образом, царь не твердо стал, а лишь зацепился за край стены, отражая своим щитом стрелы, со всех сторон летевшие в него из башен. И воины не могли подойти к нему, ибо на них обрушивалось сверху множество стрел.
Наконец чувство стыда преодолело силу опасности, и солдаты поняли, что их промедление предаст царя врагу. Но их торопливость еще больше задерживала подачу помощи: так как каждый старался подняться скорее, они перегружали лестницы; их не хватало, и солдаты, скатываясь с них, отнимали у царя последнюю надежду. Царь стоял на виду всего войска и все же был как бы всеми покинут.
Левая рука его, отражавшая щитом удары, уже утомилась, друзья кричали ему, чтобы он прыгал к ним вниз, и готовы были принять его, когда он решился на невероятное и неслыханное дело, больше способное создать славу безрассудства, чем доблести. Он прыгнул со стены в город, полный врагов, хотя едва мог надеяться, что будет убит в сражении и отомщен; ведь он мог быть захвачен живым, не успев даже подняться.
Но он так удачно прыгнул, что сразу стал на ноги и тотчас же вступил в бой, а чтобы его нельзя было окружить, об этом позаботилась сама судьба. Недалеко от стены, как бы нарочно, стояло старое дерево, раскидистые ветви которого, покрытые густой листвой, прикрыли царя; он прислонился спиной к толстому его стволу так, что его нельзя было обойти, и стрелы, пущенные против него, принимал на щит. И хотя столько рук поднято было издали против одного, никто не осмеливался подойти ближе, а стрелы больше попадали в ветви дерева, чем в его щит. В сражении царю содействовали, во-первых, слава его имени, а во-вторых, безнадежность, всегда побуждающая искать почетной смерти.
Но когда число врагов стало прибывать, удары в щит обрушились с огромной силой, камни уже пробили его шлем, и колени его подгибались, ослабев от непрерывного напряжения.
Однако когда стоявшие к нему ближе неосторожно, пренебрегая его силой, сделали на него нападение, он так ударил мечом двух из них, что они упали бездыханные у его ног. После этого ни у кого не было мужества подойти к нему ближе, стрелы и копья пускали в него издали.
Открытый для всех ударов, он уже с трудом защищал свое тело, когда один инд так пустил в него стрелу в два локтя длиной (именно такой длины, как раньше было сказано, были у индов стрелы), что, пронзив панцирь, она вонзилась ему несколько выше правого соска. Получив такую рану и потеряв много крови, он опустил щит, точно умирая, и до того ослаб, что не хватало у него силы, чтобы рукой вырвать стрелу. Поэтому ранивший его с торжеством бросился к нему, чтобы снять доспехи. Но как только царь почувствовал прикосновение чужой руки к своему телу, в нем, как я думаю, обострилось чувство возмущения и крайнего позора, он призвал свой слабеющий дух и вонзил кинжал в открытый бок врага. Вокруг царя лежали уже три трупа, остальные воины подались назад. Желая расстаться с жизнью в момент борьбы, пока в нем еще держалось дыхание, он пытался стать на ноги, опираясь на щит. Но у него не хватило на это сил, и, чтобы подняться, он хватался рукой за нависавшие над ним ветви; но так как и это ему не удавалось, он снова упал на колени, рукой вызывая врага, не осмелится ли кто с ним сразиться.
Казалось, еще несколько мгновений, и с величайшим завоевателем будет покончено. Но боги дали еще один шанс Александру. Боги надеялись, что после такой передряги гордец поймет, что напрасно причислял себя к небожителям, что избрал путь, который невозможно пройти до конца. Слишком дорого стоило раскаяние величайшего в мире убийцы, судьба была согласна подождать и остановила время за несколько мгновений до его смерти.
Наконец на помощь царю пришел Певкест, проложивший себе путь в другой части города, сбив защитников стены. Александр, увидев его и подумав, что он несет ему облегчение не жизни, а смерти, упал обессиленным телом на щит. Затем явился Тимей, немного позже Леоннат, за ними Аристон. А инды, узнав, что у них в городе царь, бросив остальных, сбежались к нему и теснили его защищавших. Из них Тимей, приняв много ран в грудь, геройски пал в славной битве. Певкест тоже был ранен дротиками, но не столько себя прикрывал щитом, сколько царя — своим телом; Леоннат, отражая сильно напиравших врагов, получил тяжелый удар в шею и упал к ногам царя. Уже и Певкест, истощенный ранами, опустил щит; последняя надежда была на Аристона. Но он тоже был тяжело ранен и не мог больше сдерживать такое множество врагов.
Между тем до македонцев дошла весть, что царь пал в бою. Других эта весть могла бы напугать, в них она разбудила мужество. Забыв о всякой опасности, они топорами пробили стену, через брешь ворвались в город и перебили много индов, обращавшихся перед ними в бегство и не решавшихся объединиться. Не было пощады ни старикам, ни женщинам, ни детям; кто бы им ни попадался, они считали, что именно он ранил царя.
Царя отнесли в палатку, и врачи прежде всего отрезали древко застрявшей в нем стрелы, не тронув острия. Затем, обнажив тело, они заметили, что у стрелы есть зубцы, и что ее можно вынуть, только если разрезом увеличить рану. При этом они опасались, что поток крови может помешать разрезу: стрела была большая и, как стало ясно, проникла во внутренние органы. Критобул, обладавший выдающимся искусством врача, в данном тяжелом случае боялся прикоснуться к ране, как бы при неудачной операции беда не обрушилась на его голову.
