Георгий Чернявский - Лев Троцкий
С большим трудом, дав взятку, Наталья Ивановна получила разрешение на свидания с мужем. Каждое свидание использовалось для отчета о событиях и для новых поручений. С гордостью Наталья рассказала о поведении сыновей. Оба они были отправлены со знакомыми на отдых в финский город Териоки, где наслаждались солнцем, купались, ловили рыбу. Но однажды, поехав их навестить, мать нашла обоих расстроенными и замкнутыми. Как оказалось, в этот день кто-то в пансионе упомянул, что Ленин и Троцкий — германские шпионы. Мальчишки набросились на обидчика — один со столовым ножом, другой с трудом вооружившись тяжелым креслом. Оба были схвачены и отведены в другое помещение. Наталья немедленно забрала детей в Петроград.
Новые события — выступление генерала Л. Г. Корнилова в конце августа 1917 года за установление в стране твердой власти, двойственное поведение главы правительства А. Ф. Керенского, который вначале вступил с Корниловым в переговоры, а затем объявил его мятежником, — резко изменили ситуацию. Троцкий писал в мемуарах: «В дни корниловского похода на столицу тюремный режим повис на тонкой ниточке. Все понимали, что если Корнилов вступит в город, то первым делом зарежет арестованных Керенским большевиков… Для охраны «Крестов» прислан был большой военный наряд. Он оказался, разумеется, не «демократическим», а большевистским, и готов был в любую минуту освободить нас».
В этих условиях власти сочли целесообразным выпустить из тюрьмы арестованных, включая Троцкого, хотя обвинения сняты не были. 4 сентября он был освобожден под залог в три тысячи рублей.
Любопытно, что в мемуарах Троцкий не упоминает о событии, которое, казалось бы, явилось переломным в его политической жизни. С одной стороны, он, видимо, считал это событие само собой разумеющимся, с другой — оно в какой-то степени ставило под сомнение предыдущую деятельность Льва Давидовича, ибо теперь он формально признал главенство Ленина, свое подчиненное положение по отношению к большевистскому вождю. Дело в том, что в конце июля — начале августа 1917 года в Петрограде полулегально состоялся Шестой съезд большевистской партии, на котором межрайонцы присоединились к большевикам.[450] Наиболее видным среди меж-районцев был Троцкий. При избрании Льва Давидовича в ЦК партии больше него голосов получили только Ленин (134) и Зиновьев (132). За Троцкого, как и за Каменева, было подано по 131 голосу.[451] Троцкий оказался в числе пяти большевиков, выдвинутых кандидатами в Учредительное собрание.[452]
Так Троцкий, отлично знавший истинные качества Ленина и его ближайших соратников, более десятилетия ведший с ними острую борьбу, в течение короткого времени капитулировал перед ними, видя в этой партии силу, имевшую перспективы взять власть. Политическое единодушие с большевиками, прокламируемое Львом Давидовичем в предыдущие недели, в совокупности с его огромным авторитетом создавало у него уверенность, что он сможет оказаться в группе наиболее приближенных к Ленину деятелей, а это стимулировало надежду взойти на вершину власти, как только большевики овладеют государственной машиной. Личностные амбиции и политические планы были неразделимы. Троцкий понимал, что стать единоличным диктатором ему не светит (потому, скорее всего, к этому и не стремился), но оказаться в малочисленной группе высших вождей стало теперь для него непосредственной задачей.
Глава 2
ВО ГЛАВЕ ПЕТРОГРАДСКОГО СОВЕТА И ВРК
Превращение в образцового большевика
Войдя в руководящий орган большевистской партии, Троцкий вел себя подобно многим неофитам (Неофит, к слову, был одним из его литературных псевдонимов!) — старался продемонстрировать, что является самым рьяным, энергичным и изобретательным партийным деятелем. А сущность курса большевиков была однозначна — готовиться к взятию власти. Троцкому тем более удобно было играть ведущую роль в проведении партийной политики, что он внезапно оказался на самой вершине большевистской иерархии, хотя не занимал там устойчивого положения: Ленин и Зиновьев скрывались, Каменев и Сталин оставались на сравнительно умеренных позициях, сдерживая наиболее нетерпеливых.
После выхода из тюрьмы Троцкий с семьей переселился из гостиницы (откуда его, скорее всего, выгнали как освобожденного политического преступника) в квартиру, которую сдавала «вдова буржуазного журналиста». В новом доме его с семьей «окружала стена вражды и ненависти». Тем не менее он позволял себе вести «буржуазную» жизнь, пользуясь даже «трудовым наймом». Как ни в чем не бывало он пишет: «Наша кухарка Анна Осиповна подвергалась атакам хозяек, когда являлась в домовой комитет за хлебом».[453]
Быт был не из легких. Дворник смотрел ненавидящими глазами на Наталью Ивановну, которая по вечерам возвращалась домой с работы (она устроилась на канцелярскую должность в профсоюзе деревообделочников). Младшего Льва травили в школе, придумав презрительно звучавшую кличку «председатель». Так что когда дело переходило от митинговых речей и шумных возгласов одобрения к прозе жизни, большевики отнюдь не пользовались поддержкой толпы.
Однако неожиданно у семьи появился сильный покровитель. Им был матрос Балтфлота Николай Григорьевич Маркин. Этот не очень грамотный большевик проникся к Троцкому и особенно к его детям симпатией. Н. И. Седова вспоминала, что Маркин обратил внимание на детей, которым исполнилось соответственно 12 и 10 лет, в Смольном институте, куда они часто приходили к отцу, гордясь и восхищаясь им. «Маркин, крупный, довольно неуклюжий парень, с нависшими бровями, внимательными глазами и постоянной улыбкой, очень полюбил детей. Он рассказывал им о своей личной жизни, которая была разрушена неверностью женщины».[454]
Но главное, используя в полном смысле слова методы устрашения, он превратил семью Троцкого из гонимых в господ. Троцкий лицемерил, когда через десятилетие с лишним писал, что вначале ничего не знал о Маркине и его действиях и только случайно услышал о них от кухарки и сыновей. «Маркин заглянул к старшему дворнику и в домовой комитет, притом, кажется, не один, а с группой матросов. Он, должно быть, нашел какие-то очень убедительные слова, потому что все вокруг нас сразу изменилось. Еще до Октябрьского переворота в нашем буржуазном доме установилась, так сказать, диктатура пролетариата. Только позже мы узнали, что это сделал приятель наших детей, матрос-балтиец».[455] Не нужно иметь большое воображение, чтобы понять, какие «убедительные слова» нашел этот полуматрос-полубандит и в то же время своего рода приемный отец для детей, родители которых не уделяли им внимания. Характерно, что через полтора десятилетия Лев Львович Седов, ставший последователем отца, возьмет себе псевдоним «Н. Маркин».
