Ганс Киншерманн - Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта
Что это — неужели новая тактика русских? Я занимаю позицию за пулеметом и беру на прицел приближающегося противника. На меня мчатся человек двадцать. Скоро они достигнут траншей, в которых на правом фланге размещены наши стрелковые взводы. Обер-лейтенант, в полевой бинокль наблюдающий за стремительно бегущим противником, успокаивающе кладет руку мне на плечо.
— Не стреляй! Они без оружия!
Я тут же отнимаю руки от пулемета и наблюдаю за тем, как русские один за другим перескакивают через окопы и бегут дальше. Наши солдаты пригибаются в окопах, давая русским промчаться вперед, вглубь наших позиций.
— Какого черта? Что происходит?! — слышу я голос нашего разгневанного командира.
— Пчелы! — отвечает кто-то. — Это рой обезумевших диких пчел!
Некоторые наши солдаты поспешно выскакивают из окопов и бегут вслед за русскими.
Значит, во всем виноваты пчелы. Это они вызвали такую панику, что русские солдаты побросали оружие и бросились с голыми руками на вражеские позиции! Со стороны это казалось забавным зрелищем. Однако мы рады тому, что враг не побежал именно на наши окопы. Одному богу известно, что значит подвергнуться налету пчелиного роя.
Русские солдаты, которые оказались в расположении нашей части, и многие наши товарищи сильно покусаны. Чтобы положить конец пчелиному террору, кто-то предлагает разогнать агрессивных насекомых пучками подожженной соломы. Таким образом, нам удается взять девятнадцать пленных. Однако прежде всего им оказывают медицинскую помощь. У двух солдат головы распухли от укусов так, что напоминают шары.
29 апреля. Утром, на рассвете, наши танки осторожно переходят в наступление. Они передвигаются настолько бесшумно, что мы замечаем их присутствие только тогда, когда они оказываются у нас за спиной. Наша артиллерия открывает огонь, и мы бросаемся в атаку. Нам удается застать противника врасплох, и он поспешно отступает к деревне. При этом он оставляет технику и обозы. Трофейные повозки доверху набиты продуктами и бочонками с вином. Победоносная Красная Армия живет просто по-королевски. Ее лозунг такой: «Ешь, пей и насилуй румынских женщин!» За нами наступают румынские войска, которые повторно занимают деревню. Там начинается бой. Тем временем, после короткой остановки, мы следуем на северо-запад, в направлении города Горлешти.
При поддержке румынской артиллерии и собственных штурмовых орудий мы вынуждаем врага отступить и перейти к обороне. Кстати сказать, русские обороняются весьма решительно. Особенно серьезные бои ведет наша авиация против авиации противника. Некоторое время спустя мы достигаем позиций советских войск, и там нас встречает мощный орудийный и минометный огонь. Русские больше не намерены отступать, и наше наступление захлебывается. Мы, скорчившись, прячемся в укрытиях, которые повсеместно в изобилии нарыли Иваны.
— Устанавливайте пулемет и ждите команды! — приказывает нам командир, наблюдая в бинокль за лесом, протянувшимся впереди и слева от нас, откуда красноармейцы ведут сильный пулеметный огонь. Они прочно засели на своих позициях прямо перед нами и, по всей видимости, установили в лесу минометы. Они ведут такой мощный обстрел, что осколки, пролетающие над нашими головами, впиваются в землю в опасной близости от нас. Нам приходится вжиматься в землю при каждом взрыве. Вариас, находящийся рядом со мной, жалуется:
— Черт побери! Сейчас каски были бы очень кстати! Какими же мы были идиотами, когда не вспомнили о них и не забрали из машины!
Он прав, я тоже не вспомнил о каске, которую оставил в грузовике и вместо которой надел пилотку. Да кто же мог подумать, что русские установят в лесу так много минометов? Мы действительно сильно расслабились за последние недели и перестали пользоваться касками, считая, что в жару очень неудобно и неприятно носить их. Однако настоящая причина кроется в нашей беззаботности и уверенности в том, что с нами, старослужащими, ничего не случится. Ведь до этого все было хорошо. Кроме того, наш командир, как я уже говорил, никогда не надевает каску, хотя вестовой, обер-ефрейтор Клюге, всегда носит ее на поясном ремне.
Когда осколки начинают усеивать землю с небывалой скоростью, Клюге снимает каску и протягивает ее командиру. Тот смотрит на нее, затем переводит взгляд на нас.
— Хочет кто-нибудь надеть ее? — спрашивает он. Мы с Вариасом переглядываемся и отрицательно качаем головой.
— Отлично! — обер-лейтенант пожимает плечами и продолжает рассматривать в бинокль вражеские позиции. Вопрос для него решен, однако его ординарец с неуверенным видом стоит рядом. Мы знаем, что Клюге предпочел бы силой надеть на начальника каску. Он обожает обер-лейтенанта и беспокоится за его безопасность даже больше, чем за свою собственную. Но тут он ничего не может сделать и поэтому снова прикрепляет каску к ремню. Клюге и многие другие мои товарищи оказались умнее меня и в самом начале атаки надели каски.
Я выпускаю по вражеским позициям одну очередь за другой. Вскоре обнаруживаю два пулеметных гнезда на краю леса, откуда ведется сильный огонь, наносящий серьезный урон нашим стрелковым взводам на правом фланге.
С громким хлопком прямо перед нами взрывается мина. В землю со свистом впиваются осколки. Один из них ударяет в кожух пулемета, и обер-лейтенант быстро отдергивает руку. По его пальцам струится кровь. Клюге, заметив случившееся из соседнего окопа, приходит в ужас.
— Врача! — кричит он. — Обер-лейтенант ранен! Командир достает носовой платок и прижимает его к ране. Более удивленный, нежели раздосадованный, он подзывает к себе ординарца.
— Ты что, с ума сошел, Клюге? Зачем нужен врач при такой пустяковой ране?
Клюге кричит:
— Не нужно врача! Это легкое ранение! Затем он перевязывает бинтом руку командира.
Я снова берусь за пулемет и поливаю огнем любую фигурку врага, появляющуюся передо мной. Через несколько секунд возле меня взрывается новая мина. Внезапно чувствую боль в верхней губе. Крошечный осколок угодил мне под нос. Кровь течет вниз по губе и попадает в рот. Я сплевываю ее и прижимаю к ранке носовой платок. Нос и верхняя губа тут же опухают.
— Пусть санитары перевяжут тебя и отправят в тыл. Вариас возьмет пулемет на себя! — предлагает командир.
— Пустяки, это только с виду кажется, будто рана серьезная, — отказываюсь я. — Это всего лишь крошечный осколок.
Обер-лейтенант удостаивает меня коротким взглядом и снова приникает к окулярам бинокля.
У меня такое ощущение, будто он и не ожидал от меня иного ответа. Я его подчиненный и не должен расстраиваться из-за каких-то там пустячных ранений. Он, пожалуй, разочаровался бы во мне, если бы я сейчас согласился отправиться в тыл, хотя ранение дает такое право. Признаюсь честно — если бы у меня в то время был другой командир, то я отправился бы в тыл, чтобы дать санитарам перевязать меня и выбраться из-под смертоносного огня вражеских минометов. Нервы у меня порядком растрепаны после долгого пребывания на передовой, чтобы в условиях тяжелого боя я мог терпеть это болезненное и досадное ранение. Я не трус, — мне часто приходилось бывать в самых крутых переделках, — но в то же время не хочется изображать из себя героя.
