Алимжан Тохтахунов - Мой Шелковый путь
Но этого не случилось. Нам выделили новую камеру!
— Ну вот, можно праздновать новоселье! — сказал Володя.
Он сидел за убийство. Слушая его рассказы, я понял, что он сильно измучен тюремным заключением. Мы легко нашли общий язык, но случались и споры, и тогда Володя раздражался не на шутку. Впрочем, он умел взять себя в руки.
— Если не возражаешь, — предложил он, — я возьму на себя готовку. Мне нравится заниматься стряпней.
— Бери, потому что я не люблю этого.
— Вот и договорились.
В первый же понедельник мы заказали для себя новую посуду, начиная с вилок и заканчивая чашками. У нас стояла электрическая плита, мы обзавелись множеством сковородок и кастрюль. Никто не знал, как долго нам предстояло торчать в Толмедзо, поэтому мы решили обеспечить себе максимальный комфорт.
Я договорился, чтобы Володе открыли счет, и моя дочь Лола сразу перевела туда четыреста евро. Столько же лежало на моем. В месяц у нас получалось на двоих восемьсот евро, а на эти деньги можно было по-настоящему шиковать. Если учесть, что до знакомства со мной Володя не мог наскрести денег даже на курево, то станет понятно, насколько изменилась его жизнь, когда нас поселили в одну камеру. Я заказывал и шоколад, и кока-колу ящиками, и кофе, и спагетти, и картофель, и зелень, и крылышки куриные, и даже мороженое.
Ларек приезжал дважды в неделю. В понедельник мы делали заказы, сначала приезжали хозяйственные товары, затем продукты — и так каждую неделю. В списке товаров обязательно указывалась цена, чтобы было ясно, во сколько обойдется заказ. Деньги за покупки снимали прямо со счета, а распечатку со счета приносили вместе с товарами.
Помню, увидели мы как-то вечером по телевизору итальянца, которого арестовали за торговлю кокаином. В телевизионном репортаже утверждалось, что при нем было семнадцать килограммов наркотика. Полиция ликовала, и репортаж получился довольно эмоциональным. А наутро этого продавца привезли в нашу тюрьму.
— Крутой парень, — сказал Володя. — Наркобарон.
— Крутой не крутой, но торговал, видимо, серьезно. Семнадцать кило — не шутка.
Каково же было наше удивление, когда мы увидели, как этот «наркобарон», надувавшийся в первые дни от самомнения, через неделю отправился подметать коридоры.
— Глянь на него, Алик, — засмеялся Володя. — Итальяха-то полы моет. Денег, что ли, совсем нет у него? Чего ж он в уборщики подался? Такой крутой, наркоту сбывал, по семнадцать кило за раз провозил. И на тебе — без гроша в кармане, оказывается.
В тюрьме считалось, что наркоторговцы — люди при деньгах. А этот с пустыми карманами сел за решетку.
— Наверное, он случайный человек в этом бизнесе, — решил я, — просто хотел заработать и пошел в курьеры.
— Не повезло парню, — сказал Володя.
— Вообще-то хорошо, что его упрятали. Я против торговли наркотой. Нельзя продавать отраву. Конечно, многие люди «подсаживаются» не только на наркоту. Для многих банальное хождение по магазинам (невинное на первый взгляд занятие) понемногу становится хуже наркотической зависимости. Я знаю женщин, которые места себе не находят, если не купят какую-нибудь «прелестную штучку». Они звереют без шопинга. Сойти с ума можно на любой почве, каждый из нас имеет какую-то зависимость. Например, я не могу без общения. Общество друзей — это моя слабость. Я запросто обойдусь без уюта, без изысканных ресторанов, хотя я, конечно, привык к ним. Но без друзей — не могу. Прежде всего поэтому мне тяжело в тюрьме. Наверное, я избаловал себя присутствием любимых людей. Дружба, общение, застолье, подарки — все это жизненно важно для меня. Я страшно завишу от этого, почти заболеваю, оставаясь один… У каждого свои слабости, свои болезни, свои причуды, свои капризы, свои зависимости. Но все-таки их можно перебороть, преодолеть, изменить себя. А вот от наркотиков не избавишься. Наркотики — это смерть…
— Жизнь всегда пахнет смертью, Алик, — угрюмо проговорил Володя.
— Если думать только об этом, то лучше не жить. А жить надо, Вова, потому что мы зачем-то родились.
— Я не умею философствовать, Алик. Смотрю на все просто, вижу только черное и белое. Сейчас мне кажется, что белого в моей жизни вовсе не было и никогда не будет.
— Будет, Вова, обязательно будет, — заверил его я. — Посмотри вокруг.
— Тюремные стены…
— А за стенами удивительной красоты горы. Однажды ты выйдешь на свободу и глотнешь свежего воздуха. Думай об этом.
Тюрьма, где мы находились, стояла у подножия гор, с которых дул прохладный ветер. Мне нравилось любоваться рисунком горных кряжей, когда мы выходили на прогулку и когда меня вывозили в Венецию на допросы к прокурору Павони.
Одним из постоянных развлечений в тюрьме был футбол. Как ни странно, меньше всего играли итальянцы. В основном мяч гоняли арабы и албанцы, итальянцы же сидели в тенечке и следили за игрой, лениво обсуждая между собой какие-то свои дела. За два месяца, проведенные в Толмедзо, мне довелось лишь пару раз увидеть итальянца с футбольным мячом.
Глава 19
Допросы
Законы должны иметь для всех одинаковый смысл.
МОНТЕСКЬЕЕсли ты направляешься к цели и будешь останавливаться, чтобы швырнуть камнем во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели.
ТУРЕЦКАЯ ПОСЛОВИЦАПоскольку следствие упорно старалось записать меня в «крестные отцы мафии», то я решил, что мне надо действовать по другому сценарию. Изначально я считал, что политический скандал, устроенный Америкой, следовало улаживать специалистам по политическим делам. Но раз ФБР пыталось подвести меня под какую-нибудь уголовную статью, я хотел найти соответствующего специалиста. В Италии много адвокатов, у каждого своя специализация. Теперь мне был нужен тот, который специализируется на «мафиозных» вопросах.
Таким адвокатом был Лото Коррадо. За его спиной было много выигранных дел, в сравнении с которыми мое могло показаться мыльным пузырем, ибо оно основывалось на чистых вымыслах. Коррадо начал работать со мной уже зимой. Он был прирожденным оратором и прекрасным знатоком самых потаенных уголков юриспруденции. Он терпеть не мог казуистики, к которой снова и снова прибегала прокуратура Венеции, и без особого труда отбивал атаки обвинителей.
Когда меня перевели в Толмедзо, прокурор Павони сказал, что у нас будет четыре-пять встреч, но меня вывозили в Венецию только три раза. Собственно, говорить нам было не о чем. Павони был неглупым человеком и прекрасно понимал, что шумиха вокруг Олимпиады была затеяна не для того, чтобы отдать меня американскому «правосудию».
