Ханс Беккер - На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950
Я решил последовать этому совету и использовать весь свой дар убеждения, но, как оказалось, этого не понадобилось. На следующий день я работал со всем старанием, чтобы избежать придирок со стороны охраны. Одновременно я обдумывал план действий и мечтал об удаче. Я перевыполнил свою норму и еле держался на ногах от усталости. После работы, как обычно, я стал объектом повышенного внимания и «особого отношения» со стороны охраны. Они подняли меня на поверхность, положили на землю рядом с входом в шахту и приказали встать. Когда я не смог этого сделать, меня начали обрабатывать сапогами и прикладами. Я начал уже думать, что на этот раз со мной будет покончено, и начал про себя молить, чтобы это произошло быстро.
Но по какому-то невероятному стечению обстоятельств на месте, где происходила эта сцена, появилась женщина-врач в звании капитана. Увидев происходившее, она строгим голосом приказала конвоирам прекратить избиение и отнести меня в лазарет, где лично осмотрела меня, и на следующий день я вместе с другими истощенными заключенными уже ехал куда-то в товарном вагоне. Мы ехали до госпиталя целый день, преодолев примерно сто тридцать километров. Все еще цеплявшийся за свою несчастную жизнь, как младенец жмется к матери, я навсегда покинул ту страшную шахту.
Глава 21
ТЕРРОР УГОЛОВНИКОВ
Госпиталь располагался несколько восточнее Омска, в районе Татарска. Несмотря на все тот же суровый сибирский климат, здесь была хоть какая-то цивилизация, и я был рад попасть туда. Питание и уход неожиданно оказались очень хорошими, и через шесть недель я чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы меня перевели в «слабосилку», как называлось отделение для выздоравливающих. Здесь в наш рацион входило даже молоко, пусть всего один стакан через день, но это было настоящее молоко.
После того как меня снова признали полностью годным для работ, я был отправлен сначала в Омск, а оттуда — в Карабаш (в Челябинской области на Урале), где располагался главный пункт пересылки. Наше путешествие началось пешком, потом нас переправляли через пустынные районы на повозках, запряженных лошадьми. Иногда на абсолютно чистой линии горизонта мелькали беленные известью стены домиков. Чем дольше мы были в пути, тем больше их становилось. Все это были лагеря для заключенных, маленькие островки несчастья на земле.
Общая численность осужденных в Карабаше составляла примерно 48 тысяч человек. (Эти цифры, как и многие другие данные о лагерях, я получил от тех, кто занимался выпиской хлеба для заключенных. Они точно знали, сколько хлеба было нужно, чтобы накормить нас всех.) Здесь собрались представители многих народов: русские, украинцы, поляки, латыши, литовцы, эстонцы, финны, венгры, югославы, румыны, туркмены, кавказцы, в том числе ингуши, чеченцы и грузины, монголы, казаки, татары, японцы, чехи, австрийцы и немцы. В этой многоликой массе людей было много молодых девушек и женщин, некоторые из которых имели грудных детей. Большинство из них были осуждены за воровство или «саботаж». Поговорив с многими из этих женщин, я понял, что обвинение в «саботаже и уклонении от работы» было очень популярной статьей — наверное, потому, что любой, даже самый пустячный инцидент можно было легко подвести под нее. Наказание «за саботаж» варьировалось от трех до двадцати пяти лет (максимального срока).
Первая девушка, с которой я разговаривал (я выбрал самую симпатичную), была красивой блондинкой из Кенигсберга. Она рассказала мне о преступлении, за которое уже успела отбыть почти пять лет из десяти, полученных по приговору. Однажды вечером в ее доме появились русские солдаты. Пока они пили и плясали, девушка развлекала их пением народных песен на родном языке. После этого гости стали ожидать от нее чего-то большего, но она дала им понять, что так далеко ее гостеприимство не распространяется. После нескольких бесплодных попыток русские вынуждены были убраться ни с чем. (Немецкие солдаты на оккупированных территориях в таких случаях не церемонились. — Ред.) Зато они смогли удовлетворить свое чувство мести, написав донос коменданту о том, что некая женщина пела национал-социалистические песни. Ее сразу же арестовали, посадили в тюрьму, осудили и отправили в Карабаш, где единственным утешением для нее стало то, что рядом было много таких же немецких женщин, тоже получивших приговоры от восьми до десяти лет.
Вновь прибывающие партии осужденных размещали в землянках за территорией основного лагеря. Но и отсюда было невозможно убежать, так как все они были огорожены тремя рядами колючей проволоки. Здесь осужденные ждали примерно десять дней, пока не получали разрешение попасть внутрь лагеря, где их сначала отправляли в баню. На этом все предварительные процедуры исчерпывались. Заключенных по одному вызывали в помещение охраны, где их обыскивали с целью изъятия ножей и прочих запрещенных предметов, а потом размещали в основном лагере. Их распределяли в один из нескольких огромных комплексов строений барачного типа, в которых царил настоящий бедлам. Мужчины и дети-мальчики всех возрастов стояли или сидели на корточках практически на каждом углу.
Мальчишки вели себя безобразно, некоторым было не больше десяти лет, и они не помнили иной жизни. Когда выдавали хлеб, мы строились в колонну по пять человек и занимали очередь к грузовой машине, развозившей хлеб, чтобы получить свой паек, по фунту хлеба на человека. После этого самым неосторожным из заключенных двое сидевших на земле мальчишек ставили подножку, а третий хватал выпавший из рук хлеб и убегал. Такая кража еды среди бела дня случалась по четыре-пять раз во время каждой новой выдачи хлеба. Отогнать от себя всех мальчишек было невозможно, и никто не мог знать точно, кто из них в следующий раз бросится на тебя. Украденная порция делилась между подельниками, а если пострадавший решался пожаловаться на воровство, на него нападали сразу все представители юной части населения лагеря.
Но в сравнении с поступками взрослых уголовников эти деяния малолетних преступников были не более чем детскими шалостями. Уголовники играли в карты. При этом ставки были самыми разнообразными, от хлебного пайка до одежды, денег, женщин. Проигравший должен был рассчитаться по долгам, даже если в результате сам оставался голодным и раздетым. Если же потом ему самому требовались куртка, штаны или ботинки, он начинал слоняться по лагерю, пока не обнаруживал кого-то, у кого были необходимые ему вещи. Обычно в таких случаях он вежливо просил мужчину выйти с ним, так как якобы обладал какой-то информацией для него. Если потенциальная жертва была достаточно глупа, чтобы согласиться с этим предложением, снаружи ее ожидали два или три уголовника, вооруженных ножами. Они могли приказать отдать требуемое, а наказанием за неповиновение была смерть. Было очень просто ударить человека ножом, раздеть его и бросить мертвое тело где-нибудь за уборной. Никто никогда не проводил расследования по поводу таких таинственных трупов, а если кто-то был готов засвидетельствовать убийство, то душегубы находили такого человека и говорили ему: «Держи язык за зубами, ты понимаешь?» Им не нужно было даже продолжать и уточнять, что случится в случае отказа, все и так прекрасно их понимали. Любая попытка привлечь к расследованию охрану или руководство лагеря означала лишь то, что произойдет очередное убийство.
