Борис Носик - Здесь шумят чужие города, или Великий эксперимент негативной селекции
Грузинские поэты из группы «Голубые роги» принимают Судейкина как родного. Он был ближе к ним, чем к «настоящим» авангардистам, которые кучковались вокруг братьев Зданевичей, Терентьева, Крученых и прекрасных женщин, вроде жены Городецкого Нимфы Бел-Кон Любомирской, Татьяны Вечорки и, конечно, царицы бала, крошечной поэтессы, маленькой актрисы, а главное, нежной подруги Ильи Зданевича Софьи Мельниковой.
Вместе с Ладо Гудиашвили и Давидом Какабадзе Судейкин расписывает стены кабачка поэтов «Химериони», завсегдатаями которого были и авангардисты тоже — Крученых, Игорь Терентьев, Татьяна Вечорка (авангардисты были здесь, вообще, до крайности активны). Вино лилось рекой, застольям и тостам не было конца…
Вон, посмотри, как веселятся молодые Паоло и Тициан! Кому придет в голову, что всего через двадцать лет рябой тифлисский налетчик-бандит Джугашвили скрутит их всех в бараний рог, испугает до смерти, заставит кланяться, а потом все же поставит к стенке. И умытый кровью Тифлис будет молчать. Но сейчас…
Вместе с Сориным Судейкин расписывал богемное кабаре «Ладья аргонавтов», куда вскоре зачастили композитор Черепнин, Евреинов, Нимфа Бел-Кон Любомирская, поэт Сергей Рафалович…
Сергей Судейкин оправился от хандры и болезней. «Наполеон» снова хорош собой, и поэт Юрий Деген записывает стишок о Судейкине в альбом Веры под его карикатурным портретом работы Белкина:
Вглядясь в сию карикатуру,
Поймем Судейкина натуру.
Да! Ни одна из эпиграмм
Сатиры злобствующе-клейкой
Во мненьи не уронит дам
Тебя, божественный Судейкин.
Красив ты всюду, словно черт, —
Мужчина самый первый сорт!
Судейкин пишет в Тифлисе новые фантастические картины и композиции («Химера» и «Дон-Жуан»). Вместе с Сориным он преподает в студии искусств «Класс № 7».
Надо сказать, что Сорин имел в Тифлисе, пожалуй, не меньший успех, чем сам Судейкин. Он написал здесь прекрасный портрет шестнадцатилетней красавицы княжны Элисо Дадиани, и все пишущие тифлисские дамы (а также часть мужчин) откликнулись на это событие стихами, посвященными и Сорину, и портрету (но не самой княжне). Трудолюбивая Вера Судейкина собрала все эти плоды тифлисского творчества в свой «Салонный альбом». Вот как обратилась к Сорину супруга Городецкого Анна Александровна Любомирская (любившая, чтоб ее называли Нимфа Бел-Кон, почти по-французски и почти неприлично):
Певец старинной красоты,
Путеводитель душ печальных,
Твои портреты, как цветы,
Растут в долинах погребальных.
Истлев, ушел аристократ,
И руки женщин огрубели.
Но этот мир твой зоркий взгляд
Живописал нежней свирели.
Взойдешь к тебе, и снятся сны,
Глядит так скорбно Дадиани,
И, полн порочной глубины,
Тигриный взор орловый ранит
и т. д. и т. п.
Нимфе Бел-Кон вторила поклонница Крученых и Хлебникова Татьяна Вечорка (Толстая):
В снегу из ватманских экранов
Наметен мех и жемчуга.
Сангвина тусклых губ — легка,
Хрусталь махровых глаз — заманит.
Спокойно скальпель кисти светской
Бесплотной силой ворожил,
Когда художник нерв души
Открыл почтительно и дерзко.
Вечорка участвовала в дадаистской группе «41 градус» у Зданевича, написала в Тифлисе «Книгу зауми», и можем предположить, что заумные стихи ей давались еще легче, чем традиционно дамские. Можем также с уверенностью сказать, что если бы первая жена С. Судейкина, беспечная Олечка Судейкина, завела бы подобный альбом, стихи в нем были бы повыше уровнем (Ахматова, Сологуб, Северянин, Кузмин, Князев, Рождественский, Блок, Хлебников…).
Любопытно, что, встретив лет сорок спустя Веру Судейкину в Нью-Йорке, собиратель искусства Н. Лобанов-Ростовский невольно вспомнил про этот курьезный альбом:
«Там я встретился со второй женой Судейкина Верой Стравинской и при встрече сказал ей, что очень близко с ней знаком. Она удивилась и сказала, что видит меня впервые. Тогда я напомнил ей, что был такой большой альбом, в 5 листах, где Судейкин ее увековечил во всех подробностях».
Написав приведенные выше стихи, и Татьяна Вечорка, и Деген поехали в Баку, где были Р. Ивнев, К. Зданевич, А. Крученых, Е. Лансере, С. Городецкий и многие другие. Отправились туда и супруги Судейкины с Сориным. Баку был пока свободен от большевиков, и в здешнем кафе «Веселый Арлекин» приезжие авангардисты с тревогой обсуждали вечные проблемы искусства и проблему выживания.
Не очень ясно, что завлекло Судейкиных в Баку (может, близость Персии), но они там пробыли недолго. Уже в середине марта, до прихода большевиков, поставивших к стенке ни в чем не повинного стихотворца Дегена, они вернулись в Тифлис и, почувствовав, что закавказское убежище становится ненадежным, добрались поездом до Батуми, откуда двинулись в последнюю дорогу. Историки искусств сообщают, что Вера продала свои сережки, чтобы оплатить путешествие, — тревожный знак…
Вместе с Сориным, супругами Меликовыми и американским комиссаром Хаскелем Судейкины поплыли на французском судне «Сура» из Батуми в Марсель. Следивший за передвижением важных лиц Зданевич писал позднее, что «полковник Гаскель с величайшей поспешностью бежал в Константинополь» (впрочем, ведь и сам Зданевич не пожелал разделить судьбу ни Ю. Дегена, ни П. Яшвили…).
И вот он перед ними снова, всем им давно знакомый Париж… Но, конечно, к эмигранту он обращает не тот лик, что к богатому русскому туристу или гастролеру. «„Париж, Па риш“ (Pas rich, то бишь не богат)», — печально повторял за столом молодой эмигрант (тогда уже знаменитый писатель) В. В. Набоков. Перед эмигрантом лакей не распахивает стеклянные двери «Мажестика». Беглые русские устраиваются где-нибудь по скромнее, на рю Амели…
Художнику надо срочно искать хороший театральный заказ (и, как назло, никому ничего не нужно), надо срочно написать что-нибудь на продажу. Конечно, Судейкин знает, что́ может принести ему успех. То самое, о чем заявил в своем очерке для «Жар-Птицы» приметливый Алексей Толстой: «Судейкин — подчеркнуто русский художник». Дальше Толстой дает перечень сюжетов Судейкина, соблазнивших Запад (легко догадаться, что это были не «маркизы» и не «пасторали»):
«Вот — ярмарки, балаганы, петрушка, катанье под Новинским, где все пьяным-пьяно, где на тройке пролетают румяные купчихи, а курносый чиновник, томясь от вожделения, глядит им вслед. Вот — жарко натопленные мещанские горницы, кабинеты в трактирах, с окошком на церковный двор, непомерные бабищи, рассолодевшие девки, половые с каторжными лицами, и тот же курносый чиновник утоляет вожделение за полбутылочкой рябиновой. Вот — сказочный мир глиняных вятских игрушек…».
