Ирина Гуро - Анри Барбюс
Бруно ощутил, как привычное напряжение покидает его. Он сидел, погруженный в свои мысли, в свои воспоминания. Он умел ценить такой вот вечер, островок покоя, крошечный, как искусственный холмик из камней посреди пруда.
Вдруг он вздрагивает. Приходит в себя. Слышна ясно барабанная дробь. Она приближается, нарастает. Резкие, отданные деревянным голосом, команды на минуту заглушают бой барабана.
По улице идет колонна штурмовиков. Через зеленую изгородь видно мелькание коричневого и черного, черного и красного. Коричневые мундиры, черная свастика на красных повязках. Черная свастика на красных полотнищах. Запах кожи и дешевых сиrap, к которому примешивается чад смоляных факелов. Факельное шествие…
Они прошли, но их запах как будто осел на всем окружающем. Легкий ветер не может его смыть.
Все как было, и все другое вокруг. Бруно увидел убогость мещанской затеи с этими подсвеченными лебедями. И мизерность темной лужи с жалкой кучкой камней посредине. А эти парочки? Парни из нацистского союза молодежи. И девушки, причесанные так скромно потому, что это новая мода «гитлер-медхен»!
Ему осточертело здесь. Он расплатился и вышел, не допив своего штейнхегера.
Но и на улице что-то изменилось. Он попал в безмолвное и сильное течение, увлекавшее его к центру города, куда устремлялась толпа, не говорливая, не оживленная, как бывает в дни празднеств или спортивных состязаний. Сосредоточенно, упорно люди шагали в вечернем свете, скучном, тусклом: «Немцы, будьте бережливы!» В молчании: «Остерегайтесь шпионов!» В темпе барабанного боя: «Каждый немец — солдат фюрера!»
Бруно очутился на площади перед самым университетом. Впереди него теснилось множество людей, и ему не было видно, что там происходит. Но в это время конные шупо стали выжимать публику, освобождая место в центре площади. Полицейские крутились в тесном пространстве, подымая на дыбы своих крупных холеных коней. Храпящие, роняющие пену животные казались в свете факелов фантастически огромными, как и всадники.
Мгновенно передние ряды оказались отрезанными со всех четырех сторон — так отрезают края пирога, не помещающегося на блюде. Бруно оказался впереди и видел все. От центра площади его отделяла только цепь штурмовиков, которые, широко расставив ноги и держа руку на кобуре пистолета, стояли вперемежку с полицейскими.
Другие, в таких же коричневых рубахах, с засученными рукавами, хлопотали у поленьев, сложенных в центре площади. И теперь Бруно увидел, что там зажжен костер, пламя которого жадно пробивается снизу, быстро охватывая сухое дерево. Вскоре языки его взметнулись вверх. В его мощном свете огни факелов поблекли, как свеча при дневном свете. Стало видно далеко кругом. Бруно показалось, что справа, вдалеке, где высились колонны гробницы Неизвестного солдата, вспыхнул багровый отсвет.
Вокруг костра стояли грузовые машины. Брезенты, покрывающие кузова, были откинуты, и люди увидели их груз. Это были книги. В строгом порядке, поочередно на" каждой машине раздавался возглас, усиленный репродукторами и умноженный гулким эхом.
Люди в коричневых и черных рубахах со знаками свастики потрясали книгами и кидали их в огонь. Угрожающе раскатывая «р», они возглашали:
— Я пр-р-редаю огню сочинения Гейне!
— Сжигаются книги Золя!
Каждое имя встречалось ревом в коричнево-черных квадратах, выстроенных за машинами.
Костер разгорался, выкрики становились все чаще. Книги падали в огонь разноцветным дождем: строгие фолианты академических изданий и красочные томики для любителей. Раскрываясь на лету, трепыхаясь, они падали в пламя, как птицы с подбитыми крыльями.
Все чаще и неистовее звучали имена, принадлежащие миру. Их славу не могли отнять ни огонь, ни вода, ни мракобесие.
Отблески огня на касках метались в дикой, разнузданной игре. Фигуры палачей на грузовиках бросали причудливые тени на брусчатку мостовой.
— Я бр-р-росаю в огонь книги Бар-р-рбюса! — Грозное «р-р-р» прокатилось, как рычание.
Эхо ответило стоном вдалеке, у могилы Неизвестного солдата. Пламя поглотило новую пищу, выросло, вознеслось до облаков, и они тоже стали багровыми.
Молодой человек в макинтоше и темном берете стоял твердо на ногах. Узкие глаза его смотрели не отрываясь. В толпе любопытных он выглядел как все. Он ушел с площади, когда зрелище кончилось.
Он запомнил, когда все это происходило: десятый день мая 1933 года. XX век. Берлин.
В это самое время в Мирамаре Барбюс готовился к грандиозному собранию в зале Плейель.
Речь Барбюса слушали представители всех стран, фашистских в том числе: Италии, Германии, Польши, Финляндии, Югославии, Болгарии. И Барбюс с тем подъемом, с той страстью, которая всегда захватывала друзей и пугала врагов, говорил: «Мы не можем отрывать борьбу против войны от борьбы против фашизма!»
Весть о том, что фашистами арестован героический сын болгарского народа Георгий Димитров, глубоко ранила Барбюса. Он оставил все дела и ринулся в кипучую деятельность по сплочению сил контратаки.
Во Всемирном комитете борьбы против войны и фашизма на улице Лафайет не знали покоя ни днем ни ночью. Здесь звучали все языки, мелькали лица людей всех национальностей. Ни на миг не смолкали стук машинок и гудение ротаторов. Среди этого шума, в потоке лиц и событий Барбюс всегда видел Димитрова таким, каким его знал и любил.
Ему виделось нечто символическое в том, что они встретились впервые на земле Советов. Это случилось в Крыму, и дни той прекрасной желто-голубой приморской осени были живы в памяти Барбюса. Он ощущал пожатие дружеской руки, видел лицо Димитрова, в котором мужественность удивительно сочеталась с мягкостью, а острый блеск темных глаз чуть гасила умная и добрая улыбка.
Димитров, только что вырвавшийся из лап врагов, бежавший с каторги белой Болгарии, привлек внимание Барбюса жаром своей души, своей духовной молодостью, чудесным юмором, полнокровностью всего существа. В нем было что-то галльское. Неистребимое жизнелюбие, кипучая, деятельная натура…
Георгий Димитров в лапах фашистов! Смертельная угроза нависла над головой Димитрова! Барбюс бьет в набат, он сплачивает прогрессивные силы мира: спасти Димитрова! Телеграммы протеста обращают к правителям Германии слова гнева. Тысячеголосый протест демонстраций сотрясает стены имперской канцелярии. Лучшие люди земли подымают голоса в защиту болгарского революционера. Борьба за его свободу идет во всех странах мира. Этой борьбой руководит комитет, председателем которого избран Анри Барбюс.
По его инициативе в Париже, а затем в Лондоне прогрессивные деятели организуют контрпроцесс над подлинными виновниками поджога рейхстага. Судят Гитлера, Геринга, Геббельса. Выходит «Коричневая книга» — сборник вопиющих, разоблачающих документов и показаний свидетелей.
