Наталия Варбанец - Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе
О малой совместимости «зеркальной» гипотезы с теми условиями, какие предстают на процессе 1439 г., было выше (см. гл. III). Аахенское паломничество для душеспасительной «проповеди через книгу» путем множественной и удешевленной ее продажи давало типичный повод. Что из всех «зерцал» того времени речь могла идти именно о «Зерцале человеческого спасения», сторонниками такого (а не «зеркального») толкования было угадано с завидной точностью, несмотря на неверную посылку (см. гл. II). Построенная на сопоставительно-символическом толковании Ветхого и Нового завета, эта анонимная латинская версификация (в XV в. ходившая также в немецком, голландском, французском переложениях) являет образец собственно мистического просветительства. Возникла она в XIV в., был список, в котором в качестве автора назван Конрад (ум. после 1370) из Альтцхейма, относящегося к майнцскому диоцезу (что сблизило бы первичный круг ее распространения с жизненным ареалом Гутенберга). Была ли нужда скрывать этот замысел? Для первого известного издания «Зерцала» путем сравнения его вариантов (двух латинских и двух голландских, частью сочетающих текст ксилографический и типографский) с рукописной версией и позднейшей печатной (равно как и на связанной с «Зерцалом» и по направлению и по времени лубочной «Библии бедных») несоответствие церковному канону — «идеологическая незавершенность» — и попытки церковной редакции прослежены (Л. Донати). Сюжеты поэмы частью апокрифичны: так сошествие Христа в ад с изведением оттуда праотцев, начиная с Адама (это означало как бы снятие первородного греха и было основой ереси адамитов), или один из эпизодов хвалы «деве Марии» с заглавием «златая трапеза во храме солнца» и др. Сопоставительное толкование в ту пору легко переходило в действие. Это видно на роли библейской топонимики (гора Сион, гора Фавор, давшая название самопризванному «божьему войску» — таборитам, и др.) в чешской антифеодальной революции, на фоне которой множественное распространение «Зерцала» как пути к самостийному познанию «божественной истины» было не столь «безвредным», как кажется ныне. В традиции сопоставительного толкования была изобразительность (в расчете на постижение истины через чувства, по третьему периоду Йоахима де Фьоре, сама традиция, быть может, шла от его «древа жизни»; см. гл. I). Во всех изданиях Гутенберга изображений нет. Можно ли допустить, что «Зерцало» мыслилось иначе? Вспомнив расплавленные на Рождестве 1438 г. по распоряжению Гутенберга и в его присутствии «формы», можно: срочно, единовременно, под своим смотрением расплавлять литеры вряд ли была нужда, изображения, если не канонические, перед лицом какой-то угрозы — бесспорно. В «Зерцале» (в первом известном издании) в числе прочих есть гравюра — пашущий мотыгой Адам и прядущая Ева. Сюжет апокрифический, а главное — прямая аллюзия на формулу Джона Болла «Когда Адам пахал, а Ева пряла, где был господин?», которая жила и в немецком крестьянском движении XV в. Было ли «Зерцало» осуществлено и в какой технике? Допустимо, что хотя бы частично было, ибо Андреас Дритцен перед смертью возлагал надежды на распродажу какой-то — значит, хотя бы полуготовой — продукции сообщества. Что касается техники, то для изображений можно думать о высоких литых формах. В отношении текста наблюдение (Л. Донати), что в латинской версии первого известного издания «Зерцала» (в нем смешаны листы полностью ксилографические и листы с типографским текстом) часть ксилографических листов скопирована с типографских (до нас не дошедших), допускает существование более раннего издания. Можно предположить, что на «Зерцале» Гутенберга произошел скачок от печати текста с литых пластин к набору. В какой мере оно было реализовано, могло ли стать образцом для голландского резчика 30 лет спустя, даже предположений строить нельзя. В данной попытке — подойти к идейному смыслу подвига Гутенберга — это и несущественно.
Ни принадлежность к некоему духовно-просветительному сообществу, ни печатание «Зерцала» разгадки жизненной и посмертной судьбы Гутенберга не дают. Из братств выходили и деятели весьма консервативные: Николай Кузанский, начав в 1431 г. как сторонник соборного движения, с 1437 г., вопреки «простому» (и немецкому) своему происхождению, переметнулся к Евгению IV и далее, став кардиналом, служил как антиреформатор — проповедовал в Германии сбор средств на постройку собора св. Петра в Риме, поддерживал Нассау против Изенбурга, до конца жизни вел борьбу за свой бенефиций — назначенное ему вопреки местному капитулу и герцогу Бриксенское епископство. В его биографии загадки тоже есть: неясно, когда он вступил в духовное звание, кардинальскую шляпу от Евгения IV он получил тайно. И безусловно, что учение Иоахима он знал, но карьеризм перевесил. От тайн биографии Гутенберга веет катастрофами. И начало их заложено в страсбургском периоде. Документов и известий об этом нет, полное молчание. Только в нотариальном акте 1455 г. по наличию двух связанных со Страсбургом свидетелей с обеих сторон видится, что в тот момент его страсбургская деятельность играла какую-то роль. Какую? Для ответа нужно уяснить другое: какая пружина могла сработать, чтобы наглая по сути стряпня первой статьи фустовского иска была взята за основу судебного решения? Другими словами, чем ростовщик Фуст мог устрашить суд? В ту пору для этого были три способа — власть, сила оружия и обвинение противника в ереси. Первыми двумя Фуст не обладал, остается третье. Иного средства избавиться от Гутенберга и остаться владельцем его изобретения, типографии и изобретательской славы у Фуста не было. По такому обвинению могли быть разные кары — костер, пожизненное заточение, важно, что с конфискацией имущества. Первый — денежный — пункт иска и был продуман, чтобы получить не треть его, а все полностью. Отсюда небрежность расчетов: по изъятии Гутенберга кто мог их оспорить? Донос о ереси мог быть сделан особо, мог и составлять следующие статьи иска, что Фусту было выгодней. Судя по тому, что, кроме хельмаспергеровского акта, все дело исчезло (а при таком содержании сохранять его ни приверженцы Фуста и Шеффера, ни адепты Гутенберга, ни сторонники совместных версий изобретения последующих времен заинтересованы не были), так он и сделал. Гражданский характер иска сему не мешал, лишь бы подобрать удачные детали, в чем и клирик Шеффер мог быть полезен и Йоханн Бунне. Какой суд разбирал дело, неизвестно, имена судей не сохранились, Хельмаспергер был нотариусом майнцской епархии, по доступным обозрению его актам (они касаются сделок монастырей с частными лицами) чисто гражданских дел не видно. Место присяги Фуста — францисканский монастырь — для гражданского суда (имевшего постоянное помещение с алтарчиком для присяги) нехарактерно. Иск с обвинением в ереси подлежал рассмотрению суда духовного (гражданские дела его не касались). Однако это — самое страшное в те времена — обвинение Гутенбергу удалось от себя отвести. И понятно, что судьи, оправдав его в главном, во избежание доноса Фуста и его компании в высшие инстанции (который затронул бы уже и самих судей) почли за благо оставить истцу всю за малым исключением требуемую им добычу.
