Вячеслав Лебедев - Фрунзе
Одним из важнейших, после Ташкента, городов Средней Азии был Ашхабад, бывший главный город обширного Закаспийского генерал-губернаторства, лежавший на железнодорожном пути Ташкент — Бухара — Чарджуй — Красноводск.
Ашхабад немало хватил горя за два последних года. Тут побывали и сипаи англо-индийской армии, и британская морская пехота, и персидская кавалерия.
Теперь здесь прочно и навсегда утвердилась советская власть. Фрунзе приехал к открытию первого Всетуркменского съезда представителей племен и народов. Испытавшие тяжесть английской интервенции, жестокость хана Асфендиара и Джунаид-бека, смуглые великаны туркмены в высоких шапках вместе с русскими рабочими-делегатами горячо приветствовали Фрунзе, когда он появился на трибуне съезда.
— Товарищи! Приветствую вас от имени Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, возглавляющего великую страну свободных и равноправных наций, революционную социалистическую Россию! — так начал Фрунзе свою речь к туркменам. — Великий вождь революции Ленин шлет вам и от себя лично горячий привет… Тяжелые, мрачные дни позади… Нет уже хивинского изверга Асфендиара, прогнали и Джунаида. История неумолима… Скоро, как благодатным весенним ливнем, будет смыто все, что еще осталось на теле вновь народившегося мира — мира без угнетения человека человеком. Да здравствует Советская Социалистическая Республика, товарищи!..
Из Ашхабада Фрунзе проехал в крепость Кушку, находящуюся у самой афганской границы. Кто только не пробовал завладеть этой крепостью! И эмир, и белогвардейцы, и афганцы, и англичане. Но гарнизон отбивал все наскоки. Так и не дался никому. Да еще и другим советским гарнизонам Туркестана помогал— делился и оружием, и снаряжением, и боевыми припасами…
В яркий весенний мартовский день, приняв парад кушкинского гарнизона, Фрунзе пошел по фортам с осмотром. Вдруг на одном из фортов заметил знакомое лицо.
С особой тщательностью держа винтовку, перед командующим стоял старый ивановский знакомый из бывших его кружковцев-ткачей.
— Генаша Гущин! — обнял командующий часового вместе с его винтовкой. — Как ты попал сюда, дружище? Давно ли?
— Еще в империалистическую был прислан в гарнизон, да вот и дежурю, товарищ Арсений… — объяснил ткач, радостно улыбаясь.
— Домой не тянет?
— Тянет, как же! Да нечего и думать домой попасть… Сам ведь понимаешь… понимаете, товарищ командующий, — то сбиваясь на «ты», то снова подтягиваясь под субординацию, отвечал старый приятель Арсения.
— Ну, а песни не забыл наши — ивановские?
— Как можно забыть? Если б не песни, давно бы скис здесь, как молоко в грозу…
— Грозы еще будут, милый Генаша. Надо готовиться… Еще не выбит из Советского Туркестана бухарский клин!
Территория Бухарского эмирата впрямь походила на клин, врезавшийся с юго-востока, вдоль реки Аму-Дарьи, в земли Советского Туркестана. Чтобы попасть, например, в ту же Кушку или Мерв, нужно было сделать немалый крюк, в объезд эмирских владений. С другой стороны, столица эмира Сеид-Алима город Старая Бухара находилась всего в двадцати километрах от железной дороги, связывавшей советские города Ташкент — Самарканд — Чарджуй — Ашхабад. Советская станция Каган могла в любой момент быть захвачена военными силами эмира.
Стратегически «бухарский клин» представлял собою идеальный плацдарм для нападения на советскую землю, и интервенты с вожделением смотрели на этот плацдарм, всячески подстрекая эмира к активным действиям.
Эмир тоже был, видимо, не чужд своего собственного стратегического расчета. Палка была явно о двух концах. Расположение эмирской столицы всего в двух десятках километров от советской железной дороги, от возможной «линии огня» — естественно устрашало эмира, сковывало его инициативу, охлаждало его военный пыл… Он предпочитал накапливать силы и выжидать удобного момента: «Не придет ли с севера Колчак, не прорвутся ли к Ташкенту интервенты…»
Кроме того, эмир не очень надеялся на верность и поддержку своих подданных. Столетия тиранствовали бухарские эмиры в своей обширной стране, сохраняя до последнего времени почти средневековые, феодальные порядки.
С горцев Вадахшана, хлопкоробов Зеравшана, шелководов Гиссара и Ходжента богатую подать собирали эмирские беки. Все выколачивали, что только было возможно, из бухарских крестьян. Кто осмеливался воспротивиться, того до полусмерти избивали палками, либо отправляли на расправу в столицу — Бухару. А там жандармы эмира бросали врагов и ослушников своего владыки в черную яму зиндана [27], где не давали им ни хлеба, и и воды по неделям, где насмерть заедали людей клопы, вши, фаланги. Того, кто не умирал в зиндаге, сарбазы сажали на кол, сбрасывали с «Минарета смерти» на Регистане [28] или вели на главную площадь и там острым ножом перерезали иссохшую шею. Если преступник считался важным, то и сам эмир в расшитом золотом халате, с золотой саблей на боку приезжал посмотреть казнь.
В смертельном страхе держал эмир свою обширную вотчину. Давно уже Бухара считалась в подчинении у России, но русский царь не препятствовал эмиру творить суд и расправу в Бухаре. Наоборот, он поощрял эмира в этом. Царь Николай II был личным приятелем эмира. Эмир не раз бывал у него в Петербурге в гостях. От Николая II эмир имел много подарков — табакерки, часы, граммофоны, кареты, множество дорогих шуб и халатов, даже роскошную дачу в Ялте.
Когда русский народ сверг Николая II, это было недобрым предвестием и для эмира. Однако, опираясь на своих вассалов, на свою гвардию, сарбазов и сибаев [29], все еще продолжал держаться палач Бухары на своем троне. Москва была далеко, за четыре тысячи верст, а Индия и Персия, тогдашние оплоты империализма, были под боком. Правда, иностранное оружие обходилось недешево, но оно помогало эмиру держать в страхе недовольных.
Но и Бухара была уже не та. Бухарский эмират уже отчетливо слышал победную поступь свободных народов Туркестана, освобожденных Красной Армией.
В глубоком подполье, самоотверженно, не страшась репрессий и смерти, вели революционную работу бухарские коммунисты.
Многие из революционеров-коммунистов Бухары, активные борцы за свободу народа, погибли. Многие были арестованы.
В тюрьме у эмира с января 1920 года томилось немало революционеров-большевиков и среди них один из виднейших коммунистов Бухары — Абдукарим Тугаев. «Железный человек» — так звал его народ. Уже несколько месяцев под страшными пытками находился Тугаев, однако эмир ничего не мог выведать у него о подпольной большевистской организации.
