Николай Долгополов - Главный противник. Тайная война за СССР
Но и Хейханен закончил так, как и должен был завершить свою бесцельную жизнь махровый предатель. Он погиб в феврале 1964-го. По известной американской версии его легковушку раздавил огромный грузовик — трейлер. Видимо, водитель Хейханен был пьян.
Советская разведка категорически отрицает причастность к смерти перебежчика. Слишком ничтожна фигура, кроме полковника Абеля никого не знавшая. Да и к тому времени в Службе уже не существовало подразделения, раньше действительно каравшего предателей.
Вторая версия выглядит несколько более правдоподобно. Американцы сами и расправились с опостылевшим Виком. Он пил, его надо было кормить, содержать, да еще следить, как бы чего не выкинул. Вот они его и…
Однако существует версия № 3, которая невольно напрашивается не в результате простого прочтения традиционного бытописания о полковнике Абеле и его связнике-предателе, но и некоторого анализа, расследования исчезновения, скажем так, Хейханена.
После всего случившегося жил он в Нью-Гемпшире. Погиб 17 февраля 1964 года. Но ни единого визуального свидетельства о его кончине нет. Газеты расписывали дорогу, на которой произошла авария. Но тогда почему на ней как раз 17 февраля не зафиксировано ни единого дорожного происшествия? Следов наезда в указанном месте не обнаружено. Жена тоже не подавала голоса, не убивалась о бессрочно ушедшем муже-собутыльнике.
Так что же это было? Возмездие? Кажется, нет. Несчастный случай? Возможно, хотя какой же странный. Шаг ФБР, скинувший с себя тяжелую ношу? Не исключено. Быть может, чужие спецслужбы именно подобным образом увели Юджина Маки от ответственности за предательство? В США существует и действует программа по защите свидетелей. Объявили о катастрофе, а сами перевезли Вика в другой штат. Ему-то было все равно где заглатывать свое дармовое виски. Боюсь, ответа на все эти вопросы мы не найдем никогда.
За такого одного дают троих
Просидев четыре с лишним года в тюрьме, полковник Абель был обменян на летчика — шпиона Гарри Пауэрса, сбитого 1 мая советской ракетой над Свердловском. Это — очередная легенда и в очередной раз не до конца верная. Дочь Эвелина Вильямовна, поехавшая с матерью и начальством в Берлин на обмен, довольно быстро поняла, что ее отца собираются менять совсем не на один на одного. Попыталась намекнуть об этом высоким кураторам во время переговоров с адвокатом отца Джеймсом Донованом, но руководители как-то не среагировали. И только во время заключительных переговоров выяснилось: американцы собираются менять даже не на двоих, с чем наши были в принципе согласны, а на троих. Не на берлинском мосту Глинике, где и должен был состояться обмен Пауэрса на Абеля, а у контрольно-пропускного пункта Чарли ждал освобождения Фредерик Прайор. Американского студента из Университета Йеля арестовали за шпионаж в Восточном Берлине в августе 1961-го. А тут возникла расплывчатая фигура еще одного университетского персонажа — Марвина Макинена из Пенсильвании. Он и не подозревал о готовящемся обмене, отбывая 8-летний срок за распространение антисоветской литературы в городе Киеве. Недопонимание грозило превратиться в преграду. Донован, и возглавлявший по поручению президента Джона Кеннеди всю процедуру обмена, уперся и твердо. Лишь один Никита Сергеевич Хрущев мог разрешить возникшую проблему, дав добро и на обмен третьего — никому кроме своей мамы не нужного пенсильванского студента. Однако, как на зло, Никита укатил в отпуск и, зная крутой его нрав, беспокоить вождя побаивались. Обмен грозил затянуться, американцы стояли на своем, наши выжидали.
И, как это часто случается в сказках и в жизни, нашелся все же какой-то смельчак-россиянин, который решился позвонить Хрущеву. Всегда непредсказуемая реакция автора лозунга «Догоним и перегоним Америку!» была на тот раз доброжелательной: черт с ними, меняйте. Очень хотелось мне установить, кто же тогда отыскался такой смелый, взял, да позвонил. Но время ушло безвозвратно. Бывало, удавалось восстанавливать события по крупицам, восполняя сгинувшие архивы беседами с очевидцами, участниками постоянно за эти 17 лет уходящими. Иногда годы налегали плотной пеленой, и события растворялись в них без следов и остатка.
Главное, что Абеля — полковника Фишера обменяли, не оставили без помощи. Его наши приняли февральским днем 1962-го в каком-то куцем демисезонном пальто тюремного покроя и нелепой маленькой кепчонке. Даже адвокат Джеймс Донован вспоминает, что держался полковник только на силе воле. Вспоминать-то вспоминает, но как же бывшему разведчику Доновану было не попытаться в очередной, уж не знаю в какой по счету раз перевербовать доброго знакомца Абеля? И почудилось ему, будто момент выдался благоприятный. За несколько часов до обмена заговорив с подопечным, предложил ему сигаретку. «Там мне этого будет не хватать», — вырвалось у полковника невинное. И разведчик Донован, людей «бывших» в этой профессии не бывает, вновь запетлял, пошли намеки, что лучше бы остаться. Абель пропустил их мимо ушей. Между прочим, домашние дружно говорили мне, что без американских сигарет он проскучал в Москве первые два дня. «А потом я легко перевела его на наш «Беломор», — объяснила мне Эвелина.
Но вот уже шествует по мосту Глинике поправившийся во Владимирском централе на несколько кило Пауэрс. Он в добротном зимнем пальто, в меховой, чуть не пыжиковой шапке, это отмечали все, да еще с чемоданом, полным вещей и, говорят, даже традиционных русских сувениров. Не было, это подтверждал потом сам Вильям Генрихович, никаких пристальных взглядов и вообще никаких лишних движений. Скорее перейти мост, оказаться у своих. Полковник сразу узнал нескольких его встречавших.
А Фишера быстренько отвезли в Карлсхорст. Правда, жена и дочка отыскались не сразу. Их, редкий случай, не терпевших магазинов, отправили как раз туда, и потом бегали, спрашивали, искали, где ж они. 14-летняя нелегальная командировка с более чем четырехлетним пребыванием в тюрьме завершилась трогательной и долгожданной встречей. И только тут выяснилось: поезд в Москву завтра, а вещей-то у полковника никаких. Пришлось срочно делать закупки.
В Москве его встречали товарищи по Службе. И первая же прозвучавшая на Белорусском шутка оказалась неудачной «Ну, что, Рудольф Иванович, вот и конец истории». И полковник нахмурился. Не мог же он предполагать, что от взятого им имени друга, в декабре 1955 уже умершего, отказаться ему будет никак нельзя. Он и просил, и убеждал, но приказа нарушить не смел, так что до конца дней своих волею начальства оставался под чужой фамилией.
