Майкл Робертс - Grace. Автобиография
– У меня только что обнаружили рак яичников. Завтра я ложусь в больницу на диагностическую операцию.
Я была в шоке. У моей подруги рак?
Лиз сделали операцию за пару дней до Рождества, затем последовал первый курс химиотерапии. После долгих обследований она пришла к выводу, что лекарства, которые она принимала в молодости, когда готовилась к ЭКО, могли стать причиной болезни.
Ей отвели семь или восемь лет жизни. Шли месяцы. Каждый день она думала, что победила болезнь, – но ей опять говорили, что рак вернулся и необходимо пройти очередной курс химии. Ее любовь к жизни была слишком велика, чтобы сдаться так просто. Как бы ни ослабляла ее болезнь, она продолжала жить полной жизнью – насколько это было возможно. Корпорация Hearst, владелец Bazaar, оказывала ей всяческую поддержку и держала в курсе всех дел. Каждый день, пока она была в больнице, журнал присылал ей макет будущего номера для утверждения.
Как только рак отступал, Лиз снова была на ногах и даже летала в Париж на показы коллекций. Она очень сильно похудела, и теперь Карл Лагерфельд одевал ее в лучший «от-кутюр» Chanel. Она выглядела шикарно. Дидье сделал ей стильную короткую стрижку, пока отрастали волосы. От ее прежнего простоватого «боба» не осталось и следа. Она была хозяйкой гала-вечера в Институте костюма музея Метрополитен, и ей даже удалось еще раз заполучить принцессу Диану – на этот раз в качестве «звездной» гостьи Нью-Йорка. И снова это был триумф, о котором трубила вся мировая пресса.
Что важнее всего, Лиз занялась проблемой просвещения женщин о раке яичников и с азартом погрузилась в эту работу. Она участвовала в деятельности фонда онкологических исследований и провела первый сбор средств на благотворительном вечере в своем доме в Хэмптоне. Вместе с Донной Каран они дали старт масштабной благотворительной акции под названием «Супер-суббота», и с тех пор этот праздник стал традиционным событием лета.
Но болезнь была безжалостна. Лиз снова свалилась. В 1998 году она мужественно согласилась на крайне мучительную операцию – пересадку костного мозга. Неделями она не хотела видеть никого, кроме своих близких и меня. Когда врачам потребовался дополнительный костный мозг, я предложила взять его у меня. Но если во многом мы были совместимы, то здесь, черт возьми, не совпали.
Лиз протянула еще около года, но так и не смогла восстановить силы. В апреле 1999 года она снова оказалась в больнице. Я как раз вернулась из поездки в Индию с Артуром Элгортом, когда она умерла. Мы виделись с ней накануне вечером. Эндрю предупредил меня, что скоро все кончится. Она была очень слаба, печать смерти уже лежала на ее лице. На следующий день, рано утром, он позвонил сказать, что она ушла.
Полчаса спустя позвонила Анна.
– Почему ты ничего мне не сказала? Почему я не знала, что она так близка к смерти? – спросила она, искренне расстроенная новостью. Затем, с большим сочувствием и уважением, она попросила меня написать некролог для следующего номера Vogue. Она знала, как это для меня важно, и, хотя я обливалась слезами, мне все-таки удалось взять себя в руки и дописать его с помощью Чарльза Ганди – нашего художественного редактора в то время. Дома я просмотрела наши совместные фотографии лучших времен и, снова в слезах, добавила их к написанным строкам.
На похоронах присутствовали лишь самые близкие родственники Лиз, домработница, Патрик Демаршелье с женой Миа и мы с Дидье. Ее мальчики держались так по-мужски; у меня разрывалось сердце, когда я на них смотрела. Потом была большая поминальная служба в Линкольн-центре. Мне запомнилась трогательная и нежная речь Эндрю. Выступали многие – но не я. Хотя Эндрю и просил меня сказать пару слов, я просто не смогла собраться с духом. Даже через полгода после ее смерти рана еще кровоточила. И я по-прежнему по ней тоскую.
О красоте
Глава XVII,
в которой макияж забыт, выглядеть старше уже не страшно, аллергия внезапно атакует, а волосы мажут глиной
С приходом в британский Vogue я практически избавилась от макияжа, распрощавшись со всеми уловками и хитростями модельных времен. Ушли прочь нарисованные веснушки и восьмичасовой крем для губ, который стал мегапопулярным после рекомендаций великой Дианы Вриланд. Она считала, что он придает блеск и объем, но он был таким густым и клейким, что ночью можно было приклеиться к подушке.
Первым делом я отказалась от тяжелых черных теней для глаз и кукольных ресниц, которые рисовала под нижним веком. Затем я вообще перестала пользоваться косметикой (даже тушью для ресниц) и оставила лишь немного тонального крема на веках, чтобы добиться бледного, открытого взгляда в духе Ренессанса. Наверное, я просто возвращалась к реальности и хотела быть собой, а не моделью, играющей роль. Я терпеть не могу обилия макияжа и на фэшн-фотографиях, которые делаю для журнала. Нужно замазать прыщик – пожалуйста. Но к чему скрывать мешки под глазами или морщинки? Все они твои. Меня совершенно не пугает возраст. К тому же сегодня семьдесят лет – это уже не семьдесят. Говорят, что по нынешним меркам это пятьдесят.
Каждый день я умываюсь водой с мылом. Я лишь недавно начала пользоваться увлажняющим кремом, потому что с возрастом кожа стала заметно суше. Я всю жизнь игнорировала салоны красоты с их изнурительными косметологическими процедурами и никогда не слушала ничьих советов. Я была бы рада сказать, что моя кожа красива, – но это не так. Я недостаточно берегла ее от солнца, подолгу работала на натуре, и следы этой беспечности – на моем лице.
В юношеские годы, когда я дрейфовала в море на лодке, лосьон для загара использовали по прямому назначению, как и следует из названия, – а вовсе не в качестве защитного средства. Мы даже наносили на кожу чистое оливковое масло в те редкие дни, когда солнце прорывалось сквозь вечные облака над нашим островом. А в шестидесятые, валяясь на пляжах Сен-Тропе, я обливалась кокосовым молоком, пребывая в иллюзии, будто оно превратит меня в шоколадку. Но ничего не получилось – у меня совсем другой тип кожи.
Аллергия, с которой я познакомилась еще ребенком, стала напоминать о себе все чаще и серьезнее к тридцати годам. На фотосессии с Дэвидом Бэйли в Перу мы делали снимки на Мачу-Пикчу. Дэвид, строя из себя мачо, предложил бежать наперегонки к вершине. На горе было не очень жарко, но воздух оказался настолько чистым, что солнечные лучи буквально обжигали кожу. Мое лицо моментально покраснело и распухло, как воздушный шар. Но не было ничего страшнее того дня, когда я вдруг обнаружила, что у меня аллергия на устрицы – морепродукты, которыми я до этого просто объедалась.
