Владимир Голяховский - Русский доктор в Америке. История успеха
Он с восторгом перебил меня:
— О, желаю вам успеха! Конечно! Ну да!.. Слушайте, может быть, мы как-нибудь отобедаем вместе, а? Я приглашу вас с женой к себе. О’кей?
Я растерянно сказал: «О’кей» — хотя никакого о’кея в таком странном разговоре не видел: ведь не за приглашением на обед я напросился.
Ещё несколько раз сказав свой «о’кей», он ушёл обратно в кабинет. А я растерянно смотрел ему вслед и с горечью думал: «Когда Селин не захотел мне помочь, это был один случай. Статистически один случай никогда не сто процентов. Но теперь у меня уже есть печальный опыт пяти или больше случаев. Это уже полные сто процентов. Почему? — я ведь прошу любую работу помощника. И наверняка где-нибудь такая работа есть. Но никто не хочет мне помочь. Если бы ко мне в Москве с такой же просьбой пришёл американский коллега-иммигрант (если бы нашёлся такой дурак!), я приложил бы все усилия, чтобы ему помочь. Даже если бы не удалось, я принял бы его с уважением и не стал бы дурачить посулами обеда. На кой мне чёрт его обед? Что это, так здесь принято — сулить приглашения на обед как возмещение за невнимание?..»
Но ответа на свои вопросы я не находил.
Ирина ужасно обозлилась на американцев за меня:
— Бездушные, самодовольные, тупые! В них нет никакой гуманности, никакой даже простейшей культуры поведения!..
И как раз когда она бушевала, нам позвонил доктор-хирург по фамилии Требуко. Он пригласил нас на воскресный день к себе домой и обещал заехать за нами утром. И вот перед нашим домом остановился большой «Кадиллак», и хозяин, моих лет, распахнул перед нами его дверцы. Пока мы ехали, он рассказал, что прочитал моё интервью и сразу вспомнил себя 25 лет назад. Он был итальянец, эмигрировавший из Неаполя и приехавший в Нью-Йорк без знания языка и без гроша в кармане. Рассказывал он с явным итальянским акцентом, приятно распевая слова. И как почти у каждого итальянца, у него был врождённый талант мгновенного дружеского расположения. Скоро нам стало так легко с ним, будто мы были давние приятели.
— Вы можете понять, как мне было тяжело и неуютно в этой стране после моей Италии, — говорил он. — Я уставал, я отчаивался, я проклинал себя, что приехал. А теперь я хочу вам показать, чего я здесь добился, — и по пути домой он завёз нас в свой частный офис в Квинсе (район Нью-Йорка). В офисе нас ждала его жена — полная и яркая итальянка типичного неаполитанского типа. Он представил:
— Моя жена и мой менеджер.
Она действительно работала как менеджер его офиса. Как она кинулась нас целовать!
— Мама мия, какие вы оба красивые! Как вы хорошо одеты! Сразу видно, что европейцы! Конечно же — русские тоже европейцы, вы так сразу отличаетесь от американцев, мама мия!..
Ничего такого на нас не было, но мы почувствовали себя окончательно в плену их расположения. А она принялась угощать нас каким-то особым кофе с особыми итальянскими конфетами и печеньем:
— Это такой вкусный кофе!.. Белиссимо!.. Американцы такого не пьют. Это — мм (с типичным итальянским жестом)! Нет, в Америке нигде такого не выпьете!.. Это — мм (с новым жестом)!..
Стол был сервирован в его просторном кабинете, украшенном картинами и резьбой по дереву. Запах кофе стоял одуряющий. Я болтал с ними, пил кофе и думал: а ведь кабинет доктора Розена я так и не увидел…
И они повели нас на экскурсию по офису. А показывать было что — целая небольшая и прекрасная клиника, каких я никогда не видел. Сразу от входа — зал для ожидающих пациентов, с удобной мебелью, коврами, лампионами и картинами по стенам, на журнальных столиках разложены американские и итальянские журналы и газеты, очевидно, и пациенты были итальянцы; за этим залом — комната для двух секретарей с новой, входившей тогда в обиход компьютерной установкой; далее шёл коридор — с левой стороны кабинет менеджера (она хотела пропустить: «Э! Есть на что любоваться», — с жестикуляцией, но он настоял) — небольшая комната с множеством семейных фотографий по стенам; потом кабинет-библиотека доктора, где был сервирован кофе; за ним операционная комната для амбулаторных процедур, оснащённая богатым оборудованием, какого не было в московских больницах; комната для послеоперационного наблюдения; рентгеновский кабинет с невиданной мною новой аппаратурой; а справа шли в ряд три комнаты для осмотра пациентов и помещение для лаборатории, медицинской сестры и рентгенотехника. Этот офис был настоящий медицинский чудо-дворец, я буквально онемел от восторга. А он похлопывал меня по плечу и говорил:
— Нравится, а? И у тебя будет такой же.
Она перебила, с жестикуляцией:
— Э!.. почему ты говоришь — такой же? У профессора будет лучше!
Я недоверчиво на них смотрел, а он смеялся:
— Не веришь? Я бы тоже не поверил, когда начинал. Сейчас ты видишь своё будущее.
Ирина уже работала до этого в богатом докторском офисе, но применительно к моему будущему она тоже смотрела на всё это, как на сказку.
После осмотра они повезли нас в свой громадный двухэтажный дом в богатом районе Лонг Айлэнд в пригороде Нью-Йорка. В нём было не меньше десяти комнат. Обед был в итальянском ресторане, они пригласили семьи двух соседей-евреев, потомков давних иммигрантов из России. Требуко объяснил, что хотел, чтобы мы чувствовали себя среди «своих», хотя те ни слова не говорили по-русски. За обедом я узнал, что один из них издаёт поздравительные и видовые открытки — миллионное производство, у другого был патент на новый тип застёжек на подтяжках, и он имел миллионное производство подтяжек: «король подтяжек» — так отрекомендовал его мой новый друг Требуко. И тут мне вспомнился старый советский фильм «Искатели счастья», в котором евреи из Америки иммигрируют в Биробиджан, чтобы там найти счастье (вот ведь как наизнанку вывернуто!). Один из них мечтал открыть в России фабрику подтяжек и с пафосом провозглашал себя: «Пиня — король подтяжек». Довелось-таки мне увидеть короля подтяжек не в кино, а в жизни. Обедать в окружении миллионеров нам пока ешё не приходилось. Другой из них весело спросил нас:
— Ну, как вам нравится в Америке?
— Никак не нравится, — резко и насупленно отрезала Ирина.
Чтобы смягчить её резкость, я вставил:
— Мы ведь знаем пока только Нью-Йорк, а все говорят, что Нью-Йорк — это не Америка.
Но почувствовав недовольство, он стал уговаривать меня ехать в Израиль:
— Поверьте, там вам не будет так трудно, вы сразу получите хорошую работу, сразу станете профессором университета. Я знаю много примеров, когда русские беженцы не могли устроиться здесь, а там стали процветать.
— Ну, не думаю, чтобы меня там ждали с распростёртыми объятиями.
