Наталья Рапопорт - То ли быль, то ли небыль
Я похолодела. Представляете, какая конфетка была бы для КГБ, если бы в это время у Мишки оказались мы с Губерманом?! Для Мишки – контакт с нелегально проживающим в Москве уголовником, для Губермана – верный новый срок. Для меня – страшнее всяких увольнений – сомнение на лицах не слишком знакомых со мной людей: не правда ли, странно, что она привела Губермана к Вильгельмине Славуцкой как раз в тот час, когда туда пришло КГБ?
Я лежала в постели, вознося молитвы благодарности моему ангелу-хранителю, что так вовремя наградил меня тяжёлой ангиной.
Было начало восемьдесят шестого года. Семидесятипятилетнюю Мишку, только что перенесшую тяжёлые операции, начали таскать на допросы в КГБ. Мишка ждала ареста, настроение было самое подавленное, подскочило давление. Наши уверения, что не те сейчас времена, что её арест невозможен, что во всём мире с лёгкой руки Бёлля поднимется страшный скандал – не помогали. У Мишки был свой опыт, настойчиво шептавший обратное.
Приближалось лето, которое Мишка с Наумом всегда проводили в Прибалтике. Наум заручился справками от Мишкиных врачей, показал их следователю и получил разрешение на поездку в Прибалтику по указанному им адресу. Они уехали, и всё на время затихло. И вдруг в газете «Советская Россия» – был такой вонючий печатный орган – появляется огромная разгромная статья. В ней почти открытым текстом сообщается читателю, что Мишка – немецкая шпионка, что к ней в квартиру под видом дипломатов или журналистов ходят иностранные шпионы – приходят с чемоданчиком, набитым антисоветской литературой, уходят с чемоданчиком, набитым секретными сведениями …Это была катастрофа. После такой статьи Мишку надо было ставить к стенке. Понимая, что в Прибалтике эта статья тоже не прошла незамеченной, мы с Викой прыгнули в машину и помчались к Мишке. Мы застали их с Наумом очень подавленными; у Мишки было очень высокое давление, она с трудом говорила.
– Ты зачем приехала, – набросилась на меня Мишка, – уезжай немедленно, пока тебя здесь не видели, никто не должен со мной встречаться, за мной каждую минуту могут прийти – может, уже сегодня ночью…
Мы с Викой убеждали её, что весь мир поднимется на её защиту, что Бёлль не даст её в обиду, и что скорей всего ничего не случится, потому что властям это ни к чему. Умница Вика пыталась шутить, и к вечеру Мишка немного успокоилась, понизилось давление. С этим результатом на следующий день мы уехали.
И вдруг всё стихло. Прекратились допросы, закрыли «дело», и даже вернули часть книг. Началась Перестройка.
Эпилог
Через несколько лет после описанных выше событий Мишка с Наумом переехали в Германию и поселились в Кёльне. Им предоставили небольшую квартирку в специальном доме, где им обеспечен постоянный, очень хороший уход и медицинский контроль.
Курт умер в Бонне через несколько лет после Мишкино-го переезда.
В Германии Мишка с Наумом зажили наконец спокойно и комфортно, окруженные замечательными друзьями. Навестив их, я вспомнила слова Иешуа, сказанные в адрес Мастера:
– Он не заслужил света. Он заслужил покой.
Примечание автора
Я сохранила реальные имена героев, потому что ручаюсь за достоверность основной канвы этого повествования, хотя в отдельных мелких деталях и датах я могла ошибиться. Например, недавно я узнала, что предал Курта фашистам не эсэсовец, а соратник по коммунистической партии – штрих не меняющий дела, однако заслуживающий быть отмеченным… За документальным материалом о Мишке, Науме и Курте отсылаю читателя к недавно опубликованной статье Натальи Кюн и Галины Карасёвой «Мишка – дитя и свидетель своего времени» в номере 37 сетевого журнала «Заметки по еврейской истории», в разделе «Евреи в Германии».
СЕМЬЯ КАНЕЛЬ
Предисловие
В нашем семейном архиве сохранилась фотография, которую я долго принимала за открытку: необычайно красивая, похожая на кинозвезду девушка, одетая по моде тридцатых годов, рядом со спортивного вида молодым человеком, на фоне крымского пейзажа. Оказалось, что это ближайший друг моих родителей Надежда Вениаминовна Канель (для друзей – Диночка) с её первым мужем. Я никогда не спрашивала Диночку, почему она с ним рассталась – достаточно было взглянуть на ее второго мужа, Адольфа Сломянского. В великолепном хоре, собиравшемся за столом моих родителей, Адольф был одним из солистов. Талантливый инженер – создатель советских тепловозов, живой и остроумный рассказчик, глубокий знаток музыки, живописи, истории, Адольф хорошо пел и был замечательно красив.
В моей жизни они появились в начале хрущевской оттепели, когда Диночку освободили из тюрьмы.
В тридцатые годы Диночкина мать Александра Юлиановна Канель была главным врачом Кремлевской больницы. Как дочь своей мамы, Диночка потом отбывала два тюремных срока: с тридцать девятого по сорок пятый и с сорок восьмого по пятьдесят третий.
По непонятной прихоти властей предержащих, Адольфа не арестовали, и все Диночкины тюремные сроки он преданно ее ждал и заботился об оставшихся в живых осколках ее необычной семьи.
Адольф умер в середине восьмидесятых годов. Давно нет в живых и остальных друзей моих родителей. Оставались только мой папа и Диночка – «последние из могикан».
Когда в марте 1996 года умер мой отец, Диночка не нашла в себе сил пойти на его похороны. Но в этот вечер она приехала к нам домой и рассказала мне свою историю. Я знала ее и раньше от родителей, но как-то отрывочно, лоскутно. В этот вечер Диночка связала для меня все концы в одну целостную, чудовищно страшную ткань. Вот что она рассказала.
Как погибла Надежда Аллилуева
Девятого ноября тридцать второго года, вернувшись вечером с работы, Александра Юлиановна Канель сказала дочерям, Диночке и Ляле:
– Минувшей ночью Аллилуева покончила с собой.
Утром девятого ноября Александра Юлиановна, как обычно, отправилась на обход: она лечила многих кремлевских жен.
Ее первой пациенткой в этот день была жена Молотова, Полина Жемчужина. Молотова и Жемчужину Александра Юлиановна застала очень взволнованными. Со слов Александры Юлиановны, Молотов якобы сказал ей:
– Сегодня ночью Аллилуева покончила с собой. Через много лет в камере Новосибирской пересыльной тюрьмы Диночка услышала иную версию того, что сообщил тем утром Молотов ее матери. Рассказала ей об этом латышка по фамилии Аустрин. Латышка эта сначала сидела на Лубянке, в одной камере с женой Уборевича и с Диночкиной сестрой Лялей. Уборевич рассказала латышке подробности гибели Аллилуевой и попросила запомнить этот рассказ, а когда выйдет из тюрьмы – записать и сохранить. У латышки был небольшой срок, и она выполнила данное Уборевич обещание: выйдя из тюрьмы, она записала рассказ Уборевич и спрятала у себя в саду, под Ригой.
