Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8
Глава IX
Древний замок. Клементина. Прекрасная кающаяся. Лоди. Объяснение во взаимной любви, без опасения последствий.
Замок владетельного сеньора маленького городка Сен-Анж был велик, насчитывал по меньшей мере восемь веков своей истории и имел полное отсутствие каких-либо архитектурных форм, поскольку ни внутри, ни снаружи не обладал какой-либо правильностью. Большие комнаты все на втором этаже, маленькие — на первом и в хлебных амбарах. Толстые стены покрыты трещинами, каменные лестницы там и сям без ступенек, полы в комнатах, выстланные кирпичом и неровные, окна открыты настежь, без стекол и без запоров; потолки, укрепленные балками, усеяны гнездами птиц разных пород, ночных и перелетных.
В этом готическом дворце, памятнике древней доблести графов А. Б., благодаря которой те имели немало случаев доставить неприятностей городу Милану, который откупался от них своими деньгами, имелось, однако, в трех из крыльев четыре или пять сохранившихся комнат. Это были апартаменты владельцев. У моего дорогого графа был, помимо женатого брата, который жил постоянно там, также другой брат, который служил в Испании, в Валлонской гвардии. Меня поместили в апартаментах этого отсутствующего брата. Но поговорим о приеме, который мне оказали.
Граф Амбруаз — так его именовали по имени, данному при крещении — встретил меня в воротах замка, воротах, которые не закрывались, так как была только одна створка. Достойного вида, с колпаком в руке, приличный, хотя и небрежно одетый лигуриец, примерно сорока лет, сказал мне, что его брат был неправ, что пригласил меня взглянуть на их нищету, что я не найду у них никаких жизненных удобств, но зато найду открытое сердце миланца. Это была фраза, которая все время присутствовала в их языке, и они были правы. Миланцы в большинстве своем добры и порядочны; по своему характеру они, кажется, затыкают за пояс пьемонтцев и генуэзцев, отстоящих на равном расстоянии от их прекрасной страны.
Граф Амбруаз представил меня графине, своей супруге, и ее двум сестрам, из которых одна поражала тонкой красотой, одухотворенной, хотя и немного скованной. Вторая была ни хороша, ни дурна. Нежное лицо графини выражало чувства достоинства и чистосердечия; всего два года прошло, как граф женился на ней в Лоди, ее родине. Они все трое были очень молодые, знатные, но невезучие. Граф сказал мне к концу обеда, что женился более из-за ее нрава, чем ее знатного происхождения, что она составила его счастье и что, несмотря на то, что она ничего ему не принесла, ему кажется, что она одарила его богатствами, потому что заставила воспринимать все, чего ему не хватало, как излишнее.
Графиня, польщенная его восхвалениями, взяла, смеясь, в свои объятия дитя шести месяцев, что передала ей старая женщина, и прервала свой обед, чтобы расшнуроваться и поместить в губы малыша сосок груди, белой как снег. Это привилегия каждой кормящей женщины. Она заметила, хотя никто ей об этом не сказал, что в этой части лишена какой бы то ни было стыдливости. Ее грудь, ставшая священным источником жизни, не могла вызывать в зрителях иного чувства, кроме уважения.
Обед, данный нам графом Амбруазом, был замечателен, но без изыска: добрый суп, бульон, блюда из солонины, колбасы мортаделла, молочные продукты, овощи, дичь, зелень, сыр маскарпон были превосходны; но, предупрежденный своим братом, что я разыгрываю из себя важную птицу и люблю изысканный стол, он захотел представить сложные блюда, которые являли собой все, что можно вообразить себе самого плохого. Будучи обязанным из вежливости их пробовать, я отказывался таким образом от вкусных натуральных продуктов; однако я быстро нашел средство исправить положение, объяснившись после обеда с моим другом. Я убедил его, что стол был бы превосходным и вкусным с десятью простыми блюдами, без всякого ущерба, и он легко убедил в этом своего брата. Все время, пока я там был, стол был превосходен.
Нас было шестеро за этим столом, все веселы и разговорчивы, за исключением более молодой и красивой графини, которую звали Клементина, и которая меня поразила; она не разговаривала, если только не была вынуждена отвечать, всегда, однако, краснея. Не имея другой возможности увидеть ее глаза, если только не обращаться непосредственно к ней, я задавал ей вопросы, и она отвечала, но краска на ее лице давала мне понять, что я ее смущаю, и я решил оставить ее в покое и дождаться случая свести с ней более близкое знакомство.
После обеда меня отвели в мои апартаменты и оставили там; Я заметил, что там, как и в зале, где мы обедали, окна были остеклены и снабжены занавесками, но Клермон сказал, что не решается распаковать мои чемоданы, так как нет ключей ни в дверях комнат, ни в комодах, по крайней мере, пока я не сниму с него всякую ответственность. Он был прав; я пошел посоветоваться с моим другом; он ответил, что во всем замке нет никаких ключей, кроме как в погребе, и несмотря на это, все вполне надежно.
— В С.-Анж нет воров, — сказал он, — и если бы они были, они не посмели бы войти к нам.
— Я этому верю; но согласитесь, что я должен допускать их существование повсюду; мой слуга сам может воспользоваться этим случаем, чтобы меня обокрасть, так, чтобы я не мог его уличить, и вы понимаете, что я должен был бы промолчать, если бы случилось так, что я был бы обкраден.
— Я это понимаю. Завтра утром слесарь вставит замки в ваши двери. Вы будете единственный в доме, кто решил защититься от воров.
Я мог бы ответить, вместе с Ювеналом, cantal vacuna coram latrone viator [7], но я промолчал. Я сказал своему слуге подождать открывать мои кофры до завтра. Мы отправились, вместе с двумя невестками, прогуляться по городу; граф Амбруаз остался дома вместе с графиней, которая никогда не покидала своего дорогого сыночка. Ей было двадцать два года, ее сестре Клементине — восемнадцать; она опиралась на мою руку, мой друг подал свою графине Элеоноре.
— Мы пойдем смотреть на прекрасную кающуюся, — сказал он. Это дева порока, которая прожила в Милане два года и пользовалась из-за своей красоты такой славой, что люди являлись из соседних городов, специально, чтобы нанести ей визит. Ее дом открывался и закрывался по сто раз на дню, чтобы удовлетворить любопытство всех, интересующихся этой редкой красотой; но год назад настал конец этому очаровательному спектаклю. Граф Фирмиан, мужчина ученый и исполненный мудрости, по возвращении из Вены должен был приказать заключить в монастырь, куда мы направляемся, несчастную красавицу, в соответствии с данным ему указом августейшей Марии-Терезии, которая всю свою жизнь преследовала продажных красоток.
