Василий Митрофанов - С крылатыми героями Балтики
На руках у Храмова чудом уцелевшие часы и компас. Они да солнце над горизонтом - достаточные ориентиры, чтобы определиться на местности. Направление к линии фронта, как он вскоре понял, было выбрано правильно. С трудом пробираясь густой чащей леса, Храмов неожиданно оказался на краю опушки, вблизи колодца. Притаившись, решил понаблюдать за домом, 201 чтобы не напороться на нежелательные осложнения. Вскоре из него вышел пожилой человек в штатском и стал доставать воду из колодца. Видно, хозяин. Летчик решил обратиться к нему. Показав пистолет, он дал знак не шуметь и немедля подойти. К удивлению Храмова, человек без боязни и с готовностью подошел и сказал по-русски с литовским акцентом:
- Я вижу, вы русский офицер. Не опасайтесь меня, я помогу вам.
Храмов не мог, понятно, довериться сразу и потому некоторое время держал пистолет наготове. Выяснилось, однако, что ему повезло. Литовец рассказал ему о немецких комендатурах на хуторах. Посоветовал, как их миновать и как безопаснее идти в сторону фронта. Предложил ночлег на чердаке дома. Но добавил, что это не совсем безопасно, немцы приходят к нему за молоком по вечерам. От ночлега Храмов отказался, но согласился наскоро поесть и взять в дорогу хлеба. Литовец подсказал ему, что забинтованная голова далеко видна и обращает внимание, посоветовал замаскироваться под местного жителя. Храмов снял бинт, надел картуз, осторожно прикрыв им рану на виске, стараясь не потревожить образовавшийся сгусток и не возобновить кровотечение. Поверх кителя надел крестьянский пиджак, а в руки взял цепь. В таком наряде летчик имел вид деревенского жителя, отправившегося в лес по своим делам.
Пока было светло, шел все время лесом, обходя вязкие болота. Но вот и сумерки, а за ними ночь. Храмов вспомнил назначенное им самим и утвержденное командиром время похорон Ткачева и подумал, что они уже состоялись и что его отсутствие усугубило траур боевых друзей. Многое отдал бы тогда Храмов, чтобы передать в полк (где, как он был уверен, его считают погибшим), что он жив.
Все более ощущалась усталость. Поврежденные ноги совсем разболелись. Ныло все тело. Идти дальше не было сил, да и направление легко потерять в темноте. Решил остановиться и переночевать в стоге сена. С тревожной настороженностью прислушивался к тишине. Каждый шорох казался подозрительным.
Храмов просмотрел карманы Партийный билет, полковую полевую печать, удостоверение личности и орденскую планку ненадежнее запрятал. Лишнее, что могло демаскировать, выбросил, в том числе кобуру от пистолета, шлемофон. Зарывшись в сено, он долго не мог заснуть. Думал о сыне и жене в Подмосковье. В голове неотступно вертелось: "Жди меня, и я вернусь, только очень жди..." Незаметно для себя Храмов погрузился в короткий сон и тотчас оказался дома. Пятилетний Славик зовет его к столу, за которым старательно хлопочет жена Валентина Андреевна. Юрий Васильевич спешит к ним, торопливо переодевается во все сухое и просит закрыть дверь и окно: очень сквозит, холодно...
Храмов открыл глаза и понял, что продолжает улыбаться сыну и что его насквозь прошибает озноб. Согреться нет сил. Через какое-то время снова заснул. Но опять ненадолго. Судорогой свело ноги. Мучительная боль прервала сон. Попробовал выпрямиться. Не получилось: ноги не подчинялись и причиняли нестерпимую боль. С тревогой подумал: "А что, если ноги откажут совсем?"
С рассветом вылез из-под сена. Озноб прошел. Стал потеть. Захотелось пить. Ощущалась слабость. С трудом встал на ноги. Голова закружилась. К счастью, на ногах устоял. Но держали они нетвердо и плохо передвигались. Постепенно разошелся.
Дважды Храмов натыкался на немцев. Как назло случалось то, чего больше всего остерегался. Первый раз, обходя болото, он оказался на краю открытой полянки. На ней фашисты занимались строевой подготовкой. Их было человек десять. В другой раз надо было пересечь лесную дорогу. Выбравшись из чащи на обочину дороги, он напоролся на танк со свастикой. До него было метров тридцать. Танкист, бросив короткий взгляд в сторону "литовца", продолжал возиться у гусеницы.
В обоих случаях пронесло. Мысли работали с лихорадочной быстротой, хладнокровие и трезвый расчет сделали свое дело. В обоих случаях летчик правильно исходил из того, что немцы его заметили. Пытаться скрыться, повернуть назад или шарахнуться в сторону - значит привлечь к себе внимание, вызвать подозрение, рисковать быть схваченным. Мобилизуя остатки физических сил, всю свою волю, летчик уверенно шел мимо. Он показывал врагу, кося глазами в его сторону, что идет по своим делам не первый раз, хорошо все тут знает, немцев в том числе, что они его не интересуют и не пугают, остерегаться их он и не думает, поскольку "свой". В эти критические мгновения жизнь Храмова оставалась в его собственных руках: он верил в безотказность своего пистолета.
На третий день он почувствовал, что линия фронта уже недалеко. Последние километры и сам огневой рубеж нельзя было преодолевать днем. Предстоял самый опасный этап.
Вот и долгожданная ночь штурма. Если духом летчик по-прежнему оставался несгибаемым, то физические силы его были близки к истощению. Голова болела, как никогда. Открытая рана продолжала кровоточить. Его снова и снова знобило. Слабость и недомогание мешали ползти вперед. Вот и речка, извилистая и неширокая, с обрывистыми голыми берегами. Глубина ее Храмову неизвестна. Она разделяет немецкий передний край и наш. До наших - не более пятисот восьмисот метров. Но каких! В ночное небо то и дело взлетают осветительные ракеты. В промежутках стреляют пулеметы, посылая в темноту заградительные очереди. Используя складки местности и темные интервалы между ракетами, Храмов по-пластунски пробирался к реке.
Неожиданно перед ним оказалось вражеское пулеметное гнездо. Это было в самый последний момент, когда очередная ракета погасла и Храмов готов был прыгнуть под обрыв. Летчик не стал связываться с фашистом, пытавшимся преградить путь к обрыву. Чуть ли не заглядывая в лицо врага, Храмов резко махнул рукой. Это должно было означать: "Не мешай своему выполнять срочное и особой важности задание". Воспользовавшись заминкой противника, он в мгновение ока исчез под обрывом. И когда взвилась очередная ракета, его уже не было видно. Когда же стало темно, летчик бросился в воду. Глубина оказалась небольшой, всего до пояса. Вслед за очередной ракетой по воде хлестнули пулеметная и несколько автоматных очередей. С нашего берега тоже заговорил пулемет. Он бил не по летчику, а в сторону вражеского пулеметного гнезда, как бы прикрывая переход человека с того берега. Фашист был вынужден отвечать. Пулеметчики, нащупав друг друга, завязали между собой яростную перестрелку, потеряв Храмова, уже успевшего прижаться к своему берегу.
