Леонид Жолудев - Стальная эскадрилья
Торопимся к самолетам. Командир звена младший лейтенант Киселев подсказал мне надеть кожаный реглан. Не знаю почему, но я его послушался, хотя до этого летал обычно в летнем комбинезоне, чтобы в воздухе чувствовать себя свободнее.
После взлета каждый экипаж занял свое место в строю, и эскадрилья взяла курс к линии фронта. Для нашего сопровождения командование выделило две восьмерки новых истребителей Ла-5. Аэродром, над которым они должны были встретить нас, мы заметили издалека, но "лавочкиных" в воздухе не обнаружили. Пришлось сделать круг. Наконец появилась пара истребителей и начала пристраиваться к нам. По радио поступила команда: следовать в заданный район, остальные самолеты прикрытия нас скоро догонят. Получив подтверждение в достоверности передачи, командир повел группу по намеченному маршруту.
Вот и линия фронта, но наших истребителей не видно и не слышно. Что скажет ведущий? А он, не долго думая, решает выполнять задание в сопровождении только пары "лавочкиных". Да, нелегко нам придется в безоблачном небе, если навалятся "мессеры" и "фоккеры". Но командиру виднее. Видимо, он учел то, что возвращаться и садиться с полной бомбовой нагрузкой, а фактически со значительной перегрузкой - тоже небезопасно. Вражеские летчики в таких случаях сбрасывали бомбы куда попало, у нас же это допускалось лишь при аварийной, вынужденной посадке. Так что, окажись я на месте командира, наверное, тоже пришел бы к подобному решению.
Едва перелетели линию фронта, как на группу набросилась четверка ФВ-190. Один из "фоккеров", выполняя после атаки горку, нерасчетливо завис метрах в тридцати от нашего звена и тут же был сбит пулеметным огнем штурманов. Я впервые видел так близко новую лобастую машину противника, рассмотрел даже силуэт летчика, сидевшего в бронированной "раковине".
Неподалеку от нас крутилась воздушная карусель - это отбивалась от вражеских истребителей пара нашего прикрытия. Но наблюдать за воздушным боем было уже некогда - на встречных курсах к нам мчались несколько групп "фоккеров", по четыре-пять машин в каждой. Они атаковали одновременно с двух направлений, чтобы распылить огонь наших штурманов и воздушных стрелков-радистов.
И тут ведущий - майор Панков допускает досадную ошибку - увеличивает скорость. Я, его ведомый, на полных оборотах двигателей с трудом удерживаю свое место в строю. Оглядываюсь назад. Строй бомбардировщиков растянулся, огневая взаимосвязь нарушилась, и враг сразу получил большое тактическое преимущество. Он начал со всех сторон терзать предоставленные самим себе самолеты. Загорелся один бомбардировщик, второй, третий... А враг все наращивал силы и, пользуясь отсутствием прикрытия, буквально издевался над нами.
Еще одна атака четверок ФВ-190, и загорелось левое крыло моего самолета. Решительно разворачиваю машину на курс, кратчайший к линии фронта, запрашиваю у штурмана расстояние и время полета до линии боевого соприкосновения. Николай Николаевич Пупышев отвечает: "Двадцать пять километров, четыре с половиной - пять минут". Эти цифры подходящи для нормальных условий полета. А тут, как на грех, отказывает левый мотор. Скорость падает. Значит, к расчетным надо прибавить еще одну-две минуты, отразить еще одну-две атаки. Отобьемся ли?
Полет на одном моторе меня не особенно смущал: машина шла со снижением, скорость упала пока незначительно, рули оставались эффективными. Но нагрянула новая беда - пожар... Пытаюсь сбить пламя скольжением, а оно словно прилипло к обшивке, подбирается все ближе к фюзеляжу, уже облизывает элерон. В голове проносятся разные мысли. Что делать? Приказать штурману и стрелку-радисту приготовиться к оставлению самолета? Однако прыгать им сейчас очень опасно: под нами боевые порядки вражеских войск.
За самолетом тянется густой шлейф дыма, с крыла срываются огненные языки. Это видно не только нам, но и нашим врагам. Упустить такую верную добычу они, разумеется, не захотят.
Высота -1500 метров. Внизу отчетливо просматривается местность, изрезанная окопами и ходами сообщения. Продолжаю полет по прямой, выжимая из машины все, на что она способна. В это время справа сзади метрах в пятидесяти, в непростреливаемом секторе, появились два "фоккера". Они пока не проявляют агрессивных намерений, словно выжидают, когда Пе-2 рассыплется сам. Эх, если бы можно было сманеврировать и полоснуть по фашистам из крупнокалиберных пулеметов. Но было не до маневров. С невероятным трудом я удерживал машину от сваливания. Обгоревший элерон, деформированное по жаром крыло и бездыханный мотор - все давало о себе знать. Языки огня и клубы дыма тянулись к хвостовому оперению, заволокли кабину воздушного стрелка-радиста. Запрашиваю Игоря о самочувствии, хотя понимаю, что ничего хорошего он сказать не может. Но мужественный воин чуть хрипловатым голосом отвечает: "Все в норме, готовлюсь к отражению очередной атаки..."
Вражеским истребителям, видимо, надоело пассивное ожидание развязки. Готовясь к очередной атаке, они повернули в нашу сторону и на секунду вышли из непростреливаемой зоны. Тотчас же загремели пулеметы Пупышева и Копейкина. Ведущий "фокке-вульф", словно натолкнувшись на невидимое препятствие, перевернулся вверх пузом и, оставляя шлейф черного дыма, рухнул вниз. Его напарник, как ужаленный, шарахнулся в сторону и больше не появлялся. Куда-то исчезли и остальные вражеские истребители.
Казалось бы, можно теперь вздохнуть спокойнее, но наше положение с каждой секундой становилось все более критическим. Самолет летел на высоте не более сотни метров с непоправимым левым креном. Из вражеских окопов и траншей но нему палили не только пулеметчики, но и стрелки. О том, что далеко не все пули пролетали мимо, можно было судить по внезапно усилившемуся притоку дыма в кабину. Удушливыми струями он втекал через пробоины, выжимая из глаз слезы, раздирая горло. Но и до посадки, вернее, до того момента, когда растерзанная, пылающая машина перестанет держаться в воздухе и упадет на землю, оставалось совсем немного.
Вот уже огонь прожег левый борт фюзеляжа и заметался по кабине. Начала гореть пола моего реглана. Я сбил пламя перчаткой, однако обуглившаяся кожа продолжала тлеть. Дымился и комбинезон. Острая боль быстро распространялась по всему телу.
Словно сквозь сон доносится голос Пупышева. Он докладывал, что за рощей, которая впереди по курсу, - свои. Надо обязательно дотянуть. Но сил уже нет: жгучая боль парализует волю, затуманивает сознание. А высота не более десяти - двенадцати метров.
К счастью, лесок оказался молодым, низкорослым. Решаю: садиться немедленно, прямо перед собой! Неважно, что впереди рвутся вражеские мины и снаряды. Убираю газ и выключаю зажигание - так, по привычке. Теперь уже никакая сила не заставит самолет вымыть в небо. А надо бы: за несколько секунд до приземления различаю впереди окоп с бруствером, за ним бронебойщика с его грозным оружием. Еще один кадр, последний: солдат метнулся в сторону, а самолет с левым креном рушится прямо на противотанковое ружье. Знакомый противный скрежет раздираемого металла, короткая, но дикая скачка по неровности и... тишина. Сознание возвращается от жгучей боли в левом боку. Меня тошнит, кажется от запаха собственной обгоревшей кожи.
