Людмила Поликовская - Есенин. Русский поэт и хулиган
И этой поэмой сам Есенин остался доволен. Она тоже написана пером большого мастера…Но в еще большей степени не «есенинская».
«Никогда я не был на Босфоре…»
«Охота к перемене мест» прочно завладела поэтом. 3 сентября 1924 г. он, воспользовавшись давним приглашением П. И. Чагина, выехал в Баку. Чагин обещал, кроме Азербайджана, показать поэту Персию. Есенину почему-то казалось, что, побывав в Персии, он лучше поймет восточную поэзию и философию. (Как он надеялся это сделать без знания языка?) А почему бы и не поехать? Ничто не привязывало Есенина к Москве, ведь у него там не было ни дома, ни семьи. Правда, перед отъездом у Есенина появилась новая пассия — Анна Абрамовна Берзинь,[132] но такие «мелочи» никогда его не останавливали.
«Милая, любимая Абрамовна!
Прости, прости.
Уезжаю — года на два. Не ищи. Только помоги.
Так нужно. […] Люблю тебя, люблю.
Прощай.
Сергей».«Еду с радостью в надеждах хорошо отдохнуть», — сообщал Есенин своему приятелю В. П. Яблонскому. Отдохнуть от чего? От работы? Но Есенин знает: где бы он ни находился, он не расстанется с «лирой милой». От московских кабаков? Да, в какой-то степени он надеялся на Кавказе «забыть ненужную тоску/ И не дружить вовек с богемой». Но от себя не уедешь — в глубине души он не мог этого не понимать.
В последнее время все громче и громче раздаются голоса: от преследований. Есенину действительно казалось, что за ним все время следят. Было ли это только порождением больной фантазия поэта? «…Лучше об этом не думать, ибо кто знает, что скрывалось у Есенина за этой манией преследования и что это была за болезнь», — писал А. К. Воронский.[133] Сказать больше в 1926 г. было невозможно.
А вот документ, опубликованный уже в наши дни:[134] «Начальнику СО ОГПУ тов. Дерибасу. Агентурно-осведомительная сводка по 7 отделению СО ОГПУ за 2 января 1926 г. [sic!].
В Москве функционирует клуб литераторов «Дом Герцена» (Тверской бульвар, 25), где сейчас главным образом собирается литературная богема и где откровенно проявляют себя Есенин, Большаков, Буданцев[135] (махровые антисемиты) [далее называются еще некоторые фамилии. — Л. П.) и прочая накипь литературы. Там имеется буфет, после знакомства с коим и выявляются их антибольшевистские инстинкты […]» (На сводке — резолюция: «Покойников можно оставить в покое».)
Более ранние агентурные донесения нам неизвестны, но можно не сомневаться: они были… А за кем из писателей тогда не следили? Есенин, как очень крупная фигура, наверное, пользовался особым вниманием Большого брата. Но — будем объективны — и прощалось ему больше, чем другим.
В первых числах сентября — Есенин в Баку. Там он неожиданно сталкивается с Блюмкиным, ставшим к тому времени членом коллегии Закавказского ГПУ. Блюмкин бешено приревновал поэта к своей жене. (Были ли к тому основания — неизвестно.) Дошло до того, что он поднял на Есенина пистолет. Зная повадки этого человека, Есенин перепугался не на шутку и срочно выехал в Тифлис.
Сторонники версии о насильственной смерти Есенина утверждают, что история с женой — выдумка, ее вообще в то время якобы не было в Баку. (Возможно, то была не жена, а какая-то другая дама, на которую Блюмкин положил глаз, — какая разница.) На самом деле, мол, Блюмкин получил задание, если не убить Есенина, то, во всяком случае, сильно напугать его. Между тем опубликованная справка Центрального архива ФСБ гласит: документами «о преследовании С. Есенина Я. Блюмкиным по заданию ГПУ архив не располагает». (Есть и еще одна версия: Блюмкин был лично зол на Есенина за строчку «Не расстреливал несчастных по темницах», в которой он усмотрел намек на себя.)
Вернулся Есенин в Баку через 10 дней. С пистолетом. И по некоторым сведениям, Чагин приставил к нему охрану. (Вернуться было совершенно необходимо: Есенин впопыхах оставил в Баку все свои вещи.) Почти каждый день «Бакинский рабочий» печатает его стихи. Почти каждый вечер — выступления. И в больших аудиториях, и в редакции газеты. Об одном из таких выступлений (в редакции) вспоминает вышеупомянутый В. Мануйлов: «Народу было много. Сидели на стульях, столах, подоконниках, стояли в дверях. А Есенин, ни на кого не глядя, облокотившись на редакционный стол, совсем тихо, вполголоса читал свои недавно написанные стихи. Раньше я никогда не слышал, чтобы он читал так, замкнувшись в себе, как бы только для себя. […] ни озорства, ни улыбки уже не было.
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Милые, березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть своей тоски.
Или:
Этой грусти теперь не рассыпать
Звонким смехом далеких лет.
Отцвела моя белая липа,
Отзвенел соловьиный рассвет.
В комнате стояла настороженная тишина. Никто бы не решился прервать Есенина каким-нибудь вопросом. Конечно, никто по окончании чтения не аплодировал. Мы не понимали причины глубокой депрессии Есенина, но чувствовали, как ему трудно, в каком он состоянии».
Оставаться в одном городе с Блюмкиным Есенину не хотелось, и вскоре он снова выезжает в Тифлис.
В Тифлисе Есенин начинает работать над циклом «Персидские мотивы». Он закончит его только через год — в следующий приезд на Кавказ. Поговорим пока о том, что написано в 1924 г. А что, собственно, говорить? Эти стихи прекрасны. Как музыка Моцарта. Как лучшие строчки Пушкина. Как восход солнца на Ай-Петри. Цитировать? Но кто же не помнит наизусть:
Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное «люблю»?
Или:
И на дверь ты взглядывай не очень,
Все равно калитка есть в саду…
Незадаром мне мигнули очи,
Приоткинув черную чадру.
«Этот, это написал?» — удивлялась Цветаева стихам еще совсем юного Есенина. Этот усталый и измученный и немножко сумасшедший и больной человек написал эти стихи, из которых словно исходит сияние? «Чтобы так писать, надо так чувствовать» (М. Цветаева). Пока еще Есенин не перестал любить «все, что душу облекает в плоть».
Похоже, что «перемена мест» все-таки в какой-то мере пошла Есенину на пользу («Улеглась моя былая рана,/Пьяный бред не гложет сердце мне»). Он скучает по России, по близким (особенно по младшей сестренке Шуре — он любил ее больше всех своих детей, она напоминала ему собственную «утраченную юность», но совершенно не рвется в Москву. Почти во всех письмах с Кавказа — «вернусь не скоро»,«…делать мне в Москве нечего. По кабакам ходить надоело».
![Джон Макдональд - Оставшийся в живых [Меня оставили в живых]](/uploads/posts/books/248375/248375.jpg)
