Людмила Поликовская - Есенин. Русский поэт и хулиган
На стихи не проживешь. А кроме того — чего греха таить, — Есенина не покидает желание занять подобающее место в советской литературе. И в 1924 г. он пишет две историко-революционные поэмы «Песнь о великом походе» и «Поэму о 36». Большинство критиков похлопывали поэта по плечу: шаг вперед по сравнению с кабацкими стихами, «правда, он еще не смотрит на современность по-пролетарски», но уже можно надеяться…». Были ли эти поэмы сделкой с совестью? Отнюдь. Ничего похожего на «хорошо-с!»(так с легкой руки Ю. Тынянова современники называли поэму Маяковского «Хорошо!») там нет. «Песнь о великом походе» состоит из двух частей: первая — эпоха Петра; вторая — революция и Гражданская война. Обе — «вздыбили» Россию. Обе действовали одинаковыми методами. «Я из Петра большевика сделаю», — говорил сам Есенин. В конце поэмы тень Петра бродит над Невой. В окончательном тексте, где Есенин был вынужден учесть «пожелания» редактора, она «грозно хмурится», глядя на «кумачовый цвет/В наших улицах». У Есенина первоначально было — «любуется». В любом варианте появление тени Петра в Петрограде говорит о том, что Петр смотрит на дело рук своих. Иначе: корни революции — в петровской эпохе.
Точнее всех понял поэму Н. Асеев (хотя в ситуации 1924 г. мог бы и промолчать): «Есенин […] написал… поэтическую иллюстрацию к сменовеховской теории проф.[ессора] Устрялова. […] запоздалое приравнивание коммунизма к петровской дубинке».
Хорошо, если читатель знает, кто такой Устрялов и что такое сменовеховство. А если — нет? Мировоззрение Есенина в это время — сознательно или бессознательно (скорее второе) — действительно в какой-то степени близко в сменовеховскому. Так что это за фрукт такой? Конечно, проще всего было бы сказать: не наше это дело заниматься ликбезом и отослать к соответствующей литературе. Да знаем мы своего читателя, не полезет он ни в какие справочники и энциклопедии, а тем паче монографии. Что ж, не желаете слушать специалистов, послушайте дилетанта.
Сменовеховство родилось в среде русской эмиграции в начале 20-х гг. Название полемично по отношению к известному дореволюционному философскому сборнику «Вехи», авторы которого выступили с критикой революционносоциалистической идеологии русской интеллигенции. Надо «сменить вехи», то есть от борьбы с большевиками перейти к их поддержке. Корни русской революции — в истории России. Большевики только воспользовались тектоническими процессами. Воспользовались дурно (разрушили храмы, поиздевались над крестьянством). Но теперь (имеется в виду НЭП) встали на путь исправления. И теперь наша задача не бороться с ними, а всячески помогать им совершенствоваться. Потому что только они способны создать сильную державу. А только в сильной державе может процветать искусство. (Ой ли?) Надо не сидеть в эмиграции, а ехать в Россию, чтобы помочь усилить национальную струю в идеологии. (Не «Интернационал» должен быть гимном России.) Себя сменовеховцы называли национал-большевиками. (Наши современные национал-большевики ведут свою родословную именно от них.) Главным идеологом сменовеховства был Устрялов Николай Васильевич (1890–1937). Троцкий и Луначарский всячески поддерживали сменовеховство[129].
Есенин работает над поэмой серьезно, с полной отдачей. Каждый день до двенадцати, не выходя из комнаты. «И пить не хочется», — передает его слова ленинградский поэт-имажинист, друг Есенина В. Эрлих, «…живу скучно, только работаю. Иногда выпиваем, но не всегда. Я очень сейчас занят. Работаю вовсю, как будто тороплюсь, чтобы поспеть» (С. Есенин — Г. Бениславской из Ленинграда в Москву).
Но вот поэма почти закончена. И тут уж Есенин, как сказали бы сейчас, «отрывается по полной программе». «Дорогой Иван Михайлович, выручай! Не выпускают. Пришли 100 рублей. Сергей» — эту записку И. М. Майскому (сотруднику журнала «Звезда») вручил какой-то неизвестный ему, подозрительный с виду человек, сначала не желавший говорить, где именно находится Есенин. Но Майский побоялся отправить деньги с ним (в те времена это была довольно крупная сумма), «подверг посланца тщательному допросу» и, выяснив, где Есенин, поехал к нему сам. «…из угла ко мне бросился Есенин. Но в каком виде! На нем была какая-то пестрая рубашка, белые кальсоны и тапочки на босу ногу. Волосы взъерошены, лицо бледное и испитое. «Ну, слава Богу, вы приехали! — воскликнул Есенин. — Я не смел просить Вас об этом». […] Несколько минут спустя Есенин ехал со мной на извозчике. На нем был затрепанный костюм с чужого плеча — узкий и короткий, который соблаговолила дать ему «хозяйка». Мне очень хотелось сказать Есенину то, что он заслуживал, но я взглянул на него и не решился… Горячая волна захлестнула мою душу: я чувствовал к нему и тревожную любовь, и острую боль. Мне был бесконечно дорог этот бледный, осунувшийся юноша, в котором так ярко горел большой, искрометный талант».
«Большой искрометный талант» — все критики, даже недоброжелатели Есенина, отмечали огромное мастерства автора «Песни». Тот же Асеев писал: «…достоинству «Песни» много. Великолепно использованы революционные частушки, очень хорошо ведется основная линия размера, вещь нигде не разрывается, она действительно полна мелодийно-повествовательного пафоса». Но точнее всех, по нашему мнению, отозвался о «Песне» В. Вольпин[130] в личном письме к Есенину. «Она [ «Песня о великом походе»] меня очень порадовала несколькими своими местами, почти предельной музыкальной напевностью и общей своей постройкой. Хотя в целом, надо сказать, она не «есенинская». Вы понимаете, что я хочу этим сказать?»
Понять-то Есенин понял, (он был сметлив), а вот согласился ли? Не захотел согласиться. Иначе вслед за «Песней» не написал бы «Поэму о 36» — о побеге участников революции 1905 г. из Шлиссельгбургской крепости. В основу этой вещи положены воспоминания Ионова.[131] И собственные (конечно, не о побеге, а о революции 1905 г.). Одного из учителей Константиновской школы (у Есенина были с ним близкие отношения) взяли под стражу прямо во время урока. В 1913 г. он писал Грише Панфилову: «Куда ни взгляни, взор всюду встречает мертвую почву холодных камней, и только и видишь серые здания да пеструю мостовую, которая вся облита кровью жертв 1905 г.». Позже, в Петрограде, Есенин познакомился с народовольцем-шлиссельбуржцем Германом Александровичем Лопатиным.
И этой поэмой сам Есенин остался доволен. Она тоже написана пером большого мастера…Но в еще большей степени не «есенинская».
«Никогда я не был на Босфоре…»
«Охота к перемене мест» прочно завладела поэтом. 3 сентября 1924 г. он, воспользовавшись давним приглашением П. И. Чагина, выехал в Баку. Чагин обещал, кроме Азербайджана, показать поэту Персию. Есенину почему-то казалось, что, побывав в Персии, он лучше поймет восточную поэзию и философию. (Как он надеялся это сделать без знания языка?) А почему бы и не поехать? Ничто не привязывало Есенина к Москве, ведь у него там не было ни дома, ни семьи. Правда, перед отъездом у Есенина появилась новая пассия — Анна Абрамовна Берзинь,[132] но такие «мелочи» никогда его не останавливали.
![Джон Макдональд - Оставшийся в живых [Меня оставили в живых]](/uploads/posts/books/248375/248375.jpg)
