Кристофер Роннау - Кровавые следы. Боевой дневник пехотинца во Вьетнаме
Вскоре после нашего прибытия, некоторые заметили, что с нами нет сержанта Конклина. Его не было ни на одном из грузовиков в нашей утренней поездке в зону Рино. В последние несколько дней в Лай Кхе Конклин высказывался, что это его последняя операция. Он не хотел выходить в поле на патрулирование ни при каких обстоятельствах. Находясь на полпути к двадцатилетней выслуге, он собирался поставить всё на карту и принять наказание, если бы мы вернулись с задания до окончания его командировки. Ему оставалось девять дней во Вьетнаме, и его одолевала тревога, что его убьют прежде, чем он успеет уехать домой. По этой причине он сам себя завязал в такой психологический узел, что больше не мог действовать, как солдат.
Конклин страдал от того, что мы все называли «дембельской лихорадкой», состояние, которое следовало бы рассматривать, как bona fide психическое расстройство. Оно бывало у многих парней. Ближе к концу командировки во Вьетнам, их одолевало внутреннее стремление любой ценой уберечь свою драгоценную жизнь, за которую они бились весь долгий год.
После того, как я несколько месяцев слушал про связанные с выживанием странности, смертельные риски и вероятности, у меня сложилось впечатление, что чем раньше во время своей командировки джи-ай подвергался смертельной опасности, тем больше он переживал о своей возможной смерти к концу. Вероятно, психике было легче приспосабливаться к боевой обстановке постепенно. Так или иначе, мне показалось, что если два парня провели во Вьетнаме одно и тоже время и оба видели примерно одно количество крови и мяса, тот парень, что увидел их раньше, к концу становился более нервным. Как будто они страдали от некой разновидности посттравматического синдрома, который заставлял их волноваться, постоянно переживать и рассуждать вслух о возможности погибнуть в последнем патруле.
В самом начале взвод Конклина был почти полностью уничтожен в Лок Нинь, Теперь Конклин стал, как говорится, «таким коротким, что мог бы спрыгнуть с десятицентовой монетки»[72], и был убеждён, что его подстрелят, если он ещё раз выйдет в поле.
Нам до Конклина дела не было. Однако Фэйрмен, «лайфер»[73], просто пылал злобой, когда речь заходила об отказе выходить на задание. Разговор был коротким. До тех пор, пока Конклин не отказался куда-либо выходить с ротой, ни Фэйрмена, ни кого-либо ещё он особо не интересовал. Ну что же, время пришло. Конклин был убеждён, что в ближайшие девять дней взвод вляпается в горячее дерьмо, и отказался присоединиться к колонне.
Пока мы стояли в Фу Лой, сержант Конклин объяснял свой поступок какому-то военному совету. Всё было совершенно ясно и решение по делу было вынесено с поразительной скоростью. Фэйрмен улыбался, когда узнал об этом. Его голос, казалось, сочился радостью, которую он и не пытался скрывать, излагая нам, что специалист 4-го класса, уже не сержант[74], Конклин, останется в Лай Кхе до окончания своей командировки и лишится зарплаты за несколько месяцев. К счастью, Фэйрмен не участвовал в судебной процедуре. Он бы попытался устроить Конклину участь Эдди Словика[75].
Наказание выглядело заурядным, но только на вид. Конклину могли не продлить контракт с армией, и он увидел бы, как многие годы стремления к пенсии смываются в унитаз. Однако же, приговор содержал немалую долю милосердия, что отражало дух времени. В предыдущих войнах трусость обеспечила бы ему билет в Ливенворт[76]. В любом случае, никто из тех, кого я знаю, не был особенно близок с Конклином, так что мы быстро забыли про этот случай без обсуждения.
Конечно, в этой ситуации сыграли роль и некоторая политика и фаворитизм. Хайта, которому за несколько недель до того оставалось так же мало, как и Конклину, вывели из состава пулемётного расчёта и перевели в тыл на весь остаток командировки. Командование не желало, чтобы личный состав, готовящийся отправляться домой, погибал в последние минуты. Это слишком тяжело отразилось бы на моральном состоянии роты. Нам нужны были истории о выживании, чтобы они служили нам источником надежды. Если он справился, справимся и мы.
Тоже самое было и с обладателями Медали за Храбрость. Они были героями, и их следовало беречь. Стоило получить медаль, при условии, что не посмертно, и вас либо переводили в тыл, либо отправляли домой для безопасности, так же, как в Корее и во Вторую Мировую войну.
Шансы Конклина получить разрешение оставаться в тылу на последние несколько недель командировки были бы выше, пожалуй, даже неплохими, если бы он относился к ситуации спокойно и не вонял о ней на людях. Вдобавок его задевал факт, что его не особо любили и воспринимали, в частности, я сам и, полагаю, остальные, как в некотором роде чудика и придурка.
После того, как мы провели некоторое время в зоне Рино, Шарп спросил трёх добровольцев на сжигание говна. Я поднял руку. Перед тем, как я отправился за океан, учитель английского языка в колледже Лонг-Бич, мистер Бут, направил на меня скрюченный палец и дал один совет. Он служил в морской пехоте в Китае вскоре после восстания боксёров и из своего военного опыта вынес, что мудрее всего будет «держать рот закрытым, кишечник пустым, и ни на что не вызываться добровольно». Он был прав.
В армии проблему ссанья решали при помощи ссальных труб. Это были трубы или металлические контейнеры, в которые упаковывают артиллерийские снаряды, до половины вбитые в землю. Они торчали повсюду. На каждой имелась проволочная сетчатая крышка на верхнем конце, препятствующая скоплениям мух. Мы мочились в эти штуки, которые помогали нашим азотистым отходам жизнедеятельности впитываться обратно в матушку-Землю и удерживали джи-ай от привычки волей-неволей ссать где попало, местами создавая вонючие мини-болотца мочи, в которые можно было вляпаться ночью.
Проблема сранья была более комплексной. Что делать с почти полумиллионом кучек в день с стране, практически не имеющей канализации? Армейский ответ был прост. Пускай войска срут в пятидесятипятигаллонные бочки, которые периодически будут вытаскивать из сортира, смешивать говно с дизельным топливом и поджигать. Это было отвратительно, но работало. Мне и ещё двоим парням пришлось вытаскивать три этих штуки. На самом деле бочки были распилены пополам, так что каждая вмещала только двадцать пять галлонов. Мы налили туда дизтоплива, перемешали всё палкой и кинули спичку. Если говорить о загрязнении воздуха, то это было непередаваемо. Отправив облако такого дыма по ветру в сторону ближайшей деревни, я рисковал получить обвинение в военном преступлении.
