Генрих Шумахер - Любовь и жизнь леди Гамильтон
И смеясь, протянул руку Гревиллу. Гревилл засмеялся в ответ, и они ударили по рукам. Эмме разрешалось два раза в неделю приходить в ателье, и все должно было происходить именно в таком порядке, как этого пожелал Ромни.
Вечером Эмма еще раз ненадолго оказалась с глазу на глаз с Ромни. Гревилл вошел в дом за накидкой для художника, который, легкомысленный, как всегда, не подумал о суровой погоде. Они стояли у двери дома в ожидании кареты, которая должна была приехать за Ромни.
Начинало темнеть. Сильный ветер гнал по небу серые громады туч.
— Я и не знала, что вы такой хитрец Ромни, — Эмма вдруг прервала молчание. — Как ловко вы выманили у Гревилла согласие на наши сеансы!
Он засмеялся:
— Предложив писать его? Боже мой, в нас, англичанах, даже лучших, всегда сидит доля торгашеского духа. А младшие сыновья… У них отняли жирные куски. И им приходится крутиться, чтобы пробить себе дорогу. Они насквозь джентльмены, но как только речь зайдет о какой-нибудь сделке… Если бы я добыл Гревиллу признание «Венеры» Корреджо, думаю, он продал бы мне свою душу!
Он говорил без тени насмешки. Можно было подумать, что его радовал торгашеский талант, принесший Англии величие.
Эмма ничего не ответила. Дрожа от холода, она крепче стянула свою шаль.
Глава двадцать пятая
У Гревилла были в Лондоне родные и друзья, с которыми он не хотел прерывать отношений. Полковник Роберт Фулк Гревилл был его брат, художник Гэвин Гамильтон — его кузен. Хенкейдж Легг, один из его друзей, женился в молодости. Мистер Каскарт жил с женой и множеством дочерей в имении неподалеку от Эдгвар Роу. Чтобы ввести Эмму в этот круг своих друзей, Гревилл решил устроить 26 апреля, в день рождения Эммы, небольшой праздник.
План был уже готов. Мать будет представлена как экономка, происхождением из добропорядочной буржуазной семьи. Она согласилась на это место у Гревилла только для того, чтобы не расставаться с Эммой, которая учится в Лондоне на актрису и занимается искусством у Ромни. Эти данные не были исчерпывающими, но они не настолько отклонялись от истины, чтобы их можно было опровергнуть. Только Эмме и ее матери нужно было изменить фамилию. Если сохранить Лайен и Харт, то всякий любопытный сможет легко обнаружить их прошлое.
Гревилл, конечно, заранее поговорил с матерью. Не долго думая, та предложила назваться Кадоган, фамилией ее родственников, когда-то владевших землей в Уэльсе и теперь вымерших. Гревилл сразу согласился с этим. В этой фамилии было нечто спокойное, почетное, внушавшее уважение и уверенность. Эмма не возражала. С того страшного времени, пережитого ею в Хадне, она часто чувствовала себя усталой и расслабленной. Ее все время одолевали печальные мысли, она жила в страхе, постоянно опасаясь новых волнений.
Может быть, и она подверглась той всеобщей нервной болезни, о которой говорил доктор Грэхем. Иногда она считала, что это так и есть. Были минуты, когда она была близка к тому, чтобы громко кричать, разбить что-то, кусаться. Но потом ею снова овладевало необузданное веселье. Ей непреодолимо хотелось петь, шалить, смеяться по пустякам, до слез. Приходилось напрягать все силы, чтобы выйти из такого состояния и скрыть его от Гревилла. Ведь он и без того постоянно называл ее эксцентричной и капризной. Теперь хочет дать ей новую фамилию. Зачем сопротивляться? Что бы она ни задумывала и ни планировала, все всегда выходило совсем по-иному.
* * *Двадцать шестое апреля.
Когда Эмма проснулась, была еще ночь. Она быстро встала и подошла к окну, поджидая новый день. Сегодня она чувствовала себя легко и радостно. Разве не для нее восходит солнце? Ее пробирала дрожь от последних холодных лучей прошлого, но небо уже розовело. Наконец ей станет тепло и светло жить. Как ночной туман под всепобеждающими лучами растают ее печальные мысли…
Она невольно сложила руки как для молитвы, когда на горизонте возник, пылая огнем, красный шар. Она была полна благодати и благодарности. Сегодня ей исполнится семнадцать лет. Ей пришлось узнать много горя, жизнь ее была до сих пор цепью заблуждений и ошибок. И все-таки произошло самое высокое и святое: Гревилл принадлежит ей, возлюбленный ее сердца.
И у нее есть друг, добрый, верный друг.
Это утро будет отдано обоим — Гревиллу и Ромни. Как весело и радостно будет им всем вместе. Хотя бы пару мимолетных часов.
А после обеда опять начнется суровая, холодная жизнь. Прибудут чужие. А с ними — притворство, ложь.
Ей было никак не избавиться от мрачных видений.
С усилием вырвалась она из их круга. Бежала от них к возлюбленному и в его объятиях нашла помощь и защиту. Они спустились вместе на женскую половину, где был уже накрыт именинный стол. На торте горело семнадцать свечей. Рядом лежали скромные подарки Гревилла и матери. А над столом висел на стене подарок Ромни — портрет Гревилла.
Сияя от радости, кинулась она на шею Гревиллу и матери. Потом бросилась в свою комнату, чтобы повесить портрет над письменным столом. Там он будет виден ей с кровати, и утром его будет приветствовать ее первый взгляд, а вечером — последний. Эта картина объединяла тех двоих, кому было отдано ее сердце, — друга и возлюбленного.
Ее будущность была теперь безоблачна и согрета сиянием света, как весеннее утро, раскинувшее над миром за окном свой голубой свод. Так чего же ей бояться?
* * *Она быстро одевалась, чтобы поехать на Кавендиш-сквер. Ее провожал Гревилл. Он хотел освободиться поскорей от работы, раздобыть еще какие-то мелочи для праздника и потом заехать к Ромни за Эммой.
Ромни встретил ее небольшой торжественной речью, полной юмора, в ней он пожелал им обоим счастья. В подарок он преподнес Эмме прялку. В его последний приезд в Эдгвар Роу мать рассказала ему, что Эмма еще маленькой девочкой была завзятая пряха. Он сразу же загорелся идеей написать ее за прялкой.
Эмме очень понравился этот план. Она быстро накинула на себя приготовленное ей крестьянское платье и села за прялку. Но в этот момент явились Хэйли и мастер-гравер Гринхэд, чтобы принести Эмме свои поздравления. Хэйли написал длинное стихотворение, воспевающее красоту и характер Эммы, и не преминул прочесть его.
Ромни нетерпеливо ходил взад и вперед по комнате и наконец, чтобы умерить свое нетерпение, схватил перо и тушь. Несколькими штрихами он набросал сцену на листе бумаги и подарил ее Гревиллу на память. Потом он попросил господ удалиться и начал лихорадочно работать. Гревилл собирался сразу же вернуться, поэтому сеанс мог оказаться короче, чем обычно.
Но только Ромни начал, как вошел слуга.
