Владимир Байков - Как выживали в «лихие девяностые»
— May we join you? — обратился я к ним.
— Да, пожалуйста... в смысле you are welcome, — засмеялись они.
Выяснилось, что тут имеются курсы английского языка, которые ведет преподавательница из Англии Хелен Орчард.
— А мы могли бы присоединиться к группе? — с надеждой спросил мой приятель.
— Если она не будет против, то пожалуйста. У нас парней мало. Точнее, ни одного.
Они переговорили с Хелен, и нас взяли.
Когда мы стали заниматься у Хелен, то поняли сразу, в чем разница между нашими преподавателями языка и английскими. Дело не только в произношении и в знании современной лексики. Дело в другом. На занятиях поднимались только ДИСКУССИОННЫЕ темы. “В споре рождатеся истина”, — говорим мы. Но в споре рождается и язык. Желание победить, найти свои аргументы расшевеливает подкорку, и мозг начинает работать активнее. А желание, чтобы преподаватель-иностранец тоже тебя понял и встал на твою сторону, не позволяет, засучив рукава, перейти на русский язык! Не было НИКАКИХ описательных рассказов “Как я провел лето”! Только “острые темы”. Это и побуждает “развязывать” язык. Лишь во время диспутов язык по-настоящему расковывается. Здесь подключаются еще и эмоциональные стимулы. Еще ведь Мишель Монтень говорил, что согласие — плохой стимул для беседы.
И еще одна особенность проведения занятий — не поочередный опрос каждого по очереди, во время которого вся остальная группа спит или переговаривается вполголоса по-русски, а острые, разящие реплики, встречные вопросы. И если обычно на занятиях только и мечтаешь: “Может, пронесет, и не спросят”, то тут наоборот — только бы дали высказаться!
Вместо набивших оскомину “Daily Worker” и “Moscow News” мы читали “Times” и “Independent”, обсуждали проблемы легализации проституции и сексуальных меньшинств, обсуждали вопросы плюсов и минусов бесплатного посещения музеев, легализации наркотиков.
Все занятия проходили очень непринужденно. Всякий раз ближе к концу занятий откупоривалась пара бутылок шампанского и открывалась коробочка конфет. И беседа текла при этом намного легче. Хелен призналась, что она большой любитель шампанского, но в Англии это стоит несусветно дорого. А здесь, хотя шампанское и не высшего сорта, не “Мадам Клико”, как она говорила, но все равно очень неплохое.
Другим ее увлечением была телятина. Она ходила на рынок и покупала парную телятину по доллару за килограмм. “Это неслыханно, — восхищалась она. — Утром я завтракаю холодной телятиной. Это завтрак миллионеров!” Правда, поначалу она расстроилась: ее английские фунты везде принимали за конфетные обертки. И ей пришлось обменять их на доллары.
Каждый из участников этой группы приносил с собой на занятия словарь, но Хелен пользоваться словарями разрешала только в исключительных случаях. В то же время критике она их подвергала самой жесткой. “Так англичане не говорят! Я первый раз такое вообще слышу! Что-то подобное говорила разве только моя бабушка”.
Это была ее реакция на наши словари. В то же время изданные в Англии словари не имели транскрипции, что для нас было очень важно. Кроме того, там содержалась масса ошибок в русскоязычной части. Именно тогда у меня и забрезжила первая робкая идея создать новый современный англо-русский словарь...
Самое таинственное во всей истории с этими занятиями было то, что мы с приятелем не знали, где работают девушки, которые занимались в одной с нами группе. Почему-то разговор об этом всякий раз, едва начавшись, сразу прекращался. И только на прощальном банкете накануне отъезда Хелен домой в Англию, когда мы собрались у нее в квартире на Фонарном переулке и выпили по две с небольшим бутылки шампанского на человека, я узнал, что все девушки работали в ОВИРе. Это Отдел виз и регистраций, через который должен был пройти каждый, отъезжающий за границу. Это сейчас проблема получить въездную визу, а тогда была проблема получить визу в ы е з д н у ю.
* * *
И все-таки гонорар за перевод романа мне выплатили полностью. И тут же заказали новый — “The Dark”. Сроки опять были жесткими. Но тут у меня начались неприятности на работе. Завкафедрой, прознав, что я фактически нанял других преподавателей для чтения своих лекций, пригрозил увольнением. Хотя доцентская зарплата в “лихие девяностые” (да и в наше время тоже) являлась просто насмешкой, но как-то не хотелось терять статуса. И тогда я придумал следующее: найти себе реальных помощников. Но как это сделать?
В пору активных поездок в колхозы я познакомился с одним молодым преподавателем с кафедры английского языка. Парень был из профессорской семьи, стажировался в Англии, но был абсолютно не приспособлен к жизни в сельской местности. Не умел растопить печку, наколоть дров, не знал, как нужно разговаривать с трактористами, бригадирами. А уж когда он видел, как я запрягал в телегу лошадь, он просто стоял, разинув рот. Над ним все подсмеивались — и преподаватели, и студенты. И вот я над ним взял шефство. Отбривал наиболее ретивых, когда они уж очень над ним издевались, помогал ему, кое-чему научил. И он ко мне проникся доверием. Постепенно отношение и других к нему переломилось. И вот именно к нему я и обратился за помощью, нет ли у него знакомых профессиональных литературных переводчиков.
И попал в точку! Парень писал диссертацию, а руководителем у него был заведующий кафедрой теории перевода крупного ленинградского вуза — приятель его отца. Вот по его рекомендации я к нему и обратился. Вадим Павлович оказался очень приятным в общении человеком. Плюс к тому же свободно владел пятью языками, в том числе английским, французским и испанским. Он переводил Лопе де Вега, Фолкнера, Чейза. Он предложил следующий вариант: я делаю копии глав книги, а он раздает их своим “бабушкам-пенсионеркам”, как он их назвал. Это бывшие преподаватели их кафедры, вышедшие на заслуженный отдых. Плюс к тому мы с ним сами тоже берем по большому разделу. Полистав книгу, он сказал:
— Да, тут есть сцены оргий. Лучше моим старушкам их не давать. А то еще окочурятся. Ну, да я сам потом прогляжу и выберу, что кому поручить. В то время вся интеллигенция сидела на мели и с радостью хваталась почти за любую работу. Потом мы собирались с ним вместе, брали выполненные разрозненные части и, читая вслух по очереди, “причесывали” их. Это и было литературное редактирование.
* * *
После перевода двух романов я уже достаточно осмелел и занялся поисками новых английских и американских детективов по магазинам старой книги. Набирал их целую кучу, потом дома разбирался, что стоящее, что нет, и делал выборочный перевод наиболее ударных фрагментов, по 20–30 страниц. Затем отыскивал издательства, выпускающие переводную литературу, и предлагал им фрагменты своих переводов. В ряде случаев со мной заключали договоры, и я сразу принимался за работу.
