Ярослав Голованов - Марсианин (опыт биографии)
Вот как раз в ту зиму, когда Фридель писал это письмо, и случилось важное в его жизни событие. «В последнем классе училища, — вспоминал Фридрих Артурович через двадцать лет, — перед зимними каникулами наш преподаватель… прочел нам часть статьи, написанной К.Э. Циолковским в 1903 году, под заглавием «Исследование мировых пространств реактивными приборами».
Не утопия! Не роман! И язык совсем не такой, каким пишут свои книжки писатели. Это научная работа. Это исследование. Значит, все это возможно?! Он сам проверил расчеты Циолковского. Да, возможно!!
Не здесь ли его старт к Марсу?
В июле 1904 года, хорошо сдав все экзамены, он получает аттестат об окончании «полного курса основного отделения Рижского городского реального училища», тут же снова, еще лучше, сдает экзамены в дополнительный класс — это пока не институт, но он чувствует себя уже на лестнице, ведущей в институтские аудитории. Детство кончилось. Кончились школьные годы. И вот хоть и были обиды, разные горькие минуты, а жалко улетать из училища: родное гнездо. Но жизнь приказывает: улетай! Как улетает в свою химию Арвид Калниньш, в свою архитектуру Генрих Блакенбург. Как улетел раньше Паулис Леиньш — он станет первым президентом Академии наук Советской Латвии. Как через несколько лет улетит Соломон Михоэлс — будущий великий актер, а за ним Сергей Эйзенштейн — будущий великий кинорежиссер. Мог ли думать Фридрих Цандер, что пройдет много лет, очень много лет, и он, двоечник по чистописанию, окажется в этом почетном списке знаменитых выпускников реального училища. Нет, конечно. Тем и прекрасна юность, что ничего невозможно еще угадать, что все предсказания — смешная чепуха.
Глава 2
НИЗКИЕ ИГРЫ С ВЫСШИМ ОБРАЗОВАНИЕМ
Начало есть более, чем половина всего.
АристотельДорогой Митенька!
Привет тебе, любимый мой сынок! Как ты там живешь? Ведь уже начались занятия в школе и у тебя много новых забот. У меня все хорошо. Впрочем, о всех наших делах вы знаете лучше нас самих благодаря ТВ. Опыты показали, что марсианский глинозем спекается отлично и хорошо держит вакуум. Это просто замечательно. Сириль Небург — наш главный строитель — расцеловал меня и обещал ящик шампанского «Мадам Клико». Увы, на Земле, конечно. Он дополнил идею, предложив собранные из моих монолитов помещения для страховки обклеить изнутри тончайшей герметичной пленкой. Том Датл предложил сделать на пленке голографические рисунки. Тогда это вообще фантастика, хотя я не очень хорошо представляю себе возможности пленочной голографии— Том уверяет, что сделать это можно. Но даже без рисунков пленка — это же не конструкция, это же ерунда и по объемам, и по весам, пленки нам Земля пришлет какой хочешь и сколько хочешь. Земля нас любит. Теперь нужно смастерить хороший конденсатор для разрядника, чтобы спекать монолиты, а для него нужна энергия — новый реактор и новые солнечные батареи. Все это мы с нетерпением ждем… Митька, ты извини, что я валю на тебя всю эту техническую информацию, но пойми: мы все этим сейчас живем, все время об этом говорим, засыпаем — думаем, просыпаемся — думаем. Ты мужчина, ты должен это понять. Я еще раз убедился, какие замечательные люди живут здесь вместе со мной. Это настоящие единомышленники, с ними все можно сделать, любые трудности преодолеть. С ними жить хорошо и умирать не страшно…
А теперь, как обещал, посылаю тебе мое первое выступление на заседании вашего кружка.
Дорогие друзья!
Я шлю вам привет с Марса и хочу рассказать об истории этой планеты. Точнее, о земной истории Марса, так как его собственную историю мы только начинаем узнавать. Даже не знаю, с чего и начать. Я не очень опытный лектор…
В молодости, когда я только начинал заниматься космохимией, я лишь один раз видел, как стартует межпланетный автомат, ракета без человека. Неправда, что нет волнения. Есть. Но другое. Притуплённое. Все время себя успокаиваешь: «В конце концов это железяка. Пусть очень дорогая и умная, но только железяка…» Однако все равно нельзя не волноваться, когда видишь: отошла кабель-мачта, и ударил свет, и покатился в степные просторы гром. Трудно оторваться от этого зрелища, однако я старался все-таки оторваться, чтобы посмотреть на человеческие лица, на глаза людей вокруг. В этих глазах есть все, кроме любопытства. Есть восторг, усталость, внимание, тревога. Ни одной пары одинаковых глаз! Они неповторимы, как дактилоскопический лабиринт[5]. Не то снимает наше телевидение! Снимают старт. Это документ. Но ведь ужасно, если вы и ваши дети будут знать нас только по документам…
Ракета поднималась все выше, выше, летела все быстрее, быстрее. К Марсу улетала. Я взглянул еще раз на своих товарищей и подумал: «Да что же это вы так невероятно спокойны, ведь к Марсу!» Даже у нас в институте мне приходилось слышать: «И зачем нам эти старты, только деньги швыряем. Почему Марс? Ведь Луна ближе. И что он нам, этот Марс?»
Марс — замечательная планета. Необдуманно как-то связали ее древние с богом войны, карикатуристы рисовали ее в виде бородача в шлеме и с мечом, а замечательный поэт Николай Заболоцкий писал о Марсе в середине прошлого века: «Подобно огненному зверю глядишь на Землю ты мою…» Марс действительно видится с Земли красноватым, но решительно не могу соединить его с войной, с огнем, со смертью и разрушением. Марс — мир. И наша база не существовала бы, и мы бы не жили тут, если бы не Великий Пакт Мира, если бы в конце прошлого века люди не нашли пути остановить угрозу войны на Земле и те гигантские средства, которые шли на вооружение, не обратили бы на благо человечества, в том числе на исследование планет Солнечной системы, на марсианские экспедиции, итогом которых стала наша постоянно действующая международная научная база.
Марс — это мечта, тайна и сомнение.
Марс — это надежда и тоска одиночества. Это старый, дряхлый мир из фантастических романов ваших прадедов, который мы должны были омолодить весенними соками Земли. В старых книгах Марс был мудрым учителем, давно познавшим секреты бытия, недоступные землянам. Марс умел читать мысли, измерять силу материнской тревоги, улавливать миг рождения любви. Он знал, что бывает с нами, когда уходит из тела жизнь.
В моей молодости Марс — это тонкая, несказанно прекрасная женщина, голубоватая, как майский вечер, — любовь единственная, несбывшаяся, запретная — Аэлита. В молодости моей Марс — это глубокая черная ночь в Крыму, когда друг мой, астроном, в темноте все шуршал, как мышь, бумагами, а потом спросил вдруг громко, тоном щедрого хозяина:
