Варлен Стронгин - Савелий Крамаров. Cын врага народа
Виктора Савельевича дважды вызывал к себе председатель коллегии адвокатов Самарин. Он приглашал коллегу присесть на стул, стоящий у огромного полированного письменного стола с резными ножками, за которым, говорят, сидел едва ли не глава царской охранки. Минуту-две председатель молчал, заставляя коллегу смущаться и нервничать. Потом, вздохнув и выпучив глаза, заговорил:
— Вы же умный человек, Виктор Савельевич, — и снова сделал паузу, — вы знаете, что городской суд отменил решение районного суда по делу Тимохина, которого вы защищали чересчур рьяно. И суд смягчил приговор. Зачем вы этого добивались? Ведь Тимохин совершил растрату! И сам в этом признался!
— Да, — согласился Виктор Савельевич, — но явился в милицию с повинной. А причиной растраты была любовь… Безумная любовь!
— Первый раз слышу о подобном, — скорчил недоуменную гримасу председатель.
— И я тоже впервые встретил подобное дело! — оживился Виктор Савельевич. — Тимохин влюбился в молодую интересную женщину, привыкшую к шикарной жизни. А сам кто? По профессии — бухгалтер. Зарплата — кот наплакал. Любовь его оказалась сильнее рассудка. Он взял деньги из кассы своего треста и махнул с любимой на юг, в Гагры. Месяц провел так, как хотелось любимой. На встрече со мною говорил, что о содеянном не жалеет. Готов понести наказание. Зато целый месяц был счастлив с этой женщиной. А до этого никого по-настоящему не любил. И лицо его при этих словах сияло. Думал, что такой любви не встретит никогда. А вы знаете, что адвокат даже в преступнике должен найти что-то доброе, человеческое, что поможет ему защитить его. А тут любовь… безумная любовь! Поэтому я очень старался, защищая Тимохина!
— М-да, — вздохнул председатель, — вы старались, а городскому суду это не понравилось. Он квалифицировал растрату, сделанную Тимохиным, как умышленный вред, нанесенный государству, как контрреволюцию.
— Что?! — изумился Виктор Савельевич. — Какая здесь контрреволюция?! Обыкновенная растрата денег, если хотите, то хищение, но не более!
— Т-с-с! — прошипел председатель коллегии. — Я вас ценю, Виктор Савельевич, за искренность, но считайте, что я вас предупредил о недовольстве властей вашей защитой. И никому о нашем разговоре — ни слова. Я скажу, что вы признали свою ошибку. И не спорьте со мною. Идите. До свидания, Виктор Савельевич!
В другой раз председатель коллегии адвокатов встретил его еще более хмурым, нервно барабаня пальцами по столу:
— Вы опять перестарались. С делом Зальцмана. Звонили из обкома партии!
— Но Зальцман ни в чем не виновен. Дачу построил на свои кровные. Это доказано. Его оправдал суд.
— Оправдал! — сверкнул ненормальным взглядом председатель. — Но опять благодаря вашей защите!
— Я представил суду все документы. В действиях Зальцмана не было ничего преступного.
— Ну и что?! — стукнул рукой по столу председатель, — Зальцман — бывший бундовец! Разве вы этого не знали?!
— Знал, — признался Виктор Савельевич, — с ваших слов. Но разве это влияет на его дело? Не понимаю…
— Черт возьми вашу наивность, Виктор Савельевич! — вспылил председатель. — Вы, еврей-коммунист, рьяно защищали бывшего бундовца. Как еврей еврея. Вы забыли заветы Ленина о недопустимости сепаратизма в пролетарском государстве!
— Я ничего не понимаю, — растерянно произнес Виктор Савельевич. — Есть законы. Я напомнил о них суду. Он со мною согласился. Поэтому Зальцман на свободе.
— Был, — усмехнулся председатель, — а теперь получил десятку, без права переписки, с конфискацией имущества. Он оказался врагом народа!
— Значит, его дачу тоже конфисковали? — поинтересовался Виктор Савельевич.
Председатель заерзал в кресле, потом отодвинулся от стола и коллеги.
— Там уже живет кто-то из начальства ГПУ… Вы понимаете, что происходит? Я вас прощаю. Последний раз. Может случиться так, Виктор Савельевич, что я вам больше не смогу помочь, — неожиданно опустил голову председатель и обхватил ее руками.
Разговор с председателем озадачил и даже испугал Виктора Савельевича. Он медленно шел домой, чтобы успокоиться, зная, что его волнение заметит жена, а он не хотел ее расстраивать. Но овладеть собою полностью ему не удалось.
— Что случилось? — спросила жена, когда он склонился над кроваткой сына.
— Ничего не случилось, Васенька, — через силу улыбнулся муж. — Как чувствует себя наш медвежонок?
— Утром распеленался и даже завизжал от радости, — сказала жена.
— Любит свободу, — задумчиво произнес муж. — Ничего особенного не произошло. Мне сделали замечание, что я защищаю людей, которые этого не заслуживают.
— Что это такое? — удивилась жена.
— Не знаю, — вздохнул Виктор Савельевич, — в институте нас учили совсем другому, защищать даже самого закоренелого преступника, даже самого страшного убийцу. Найти обстоятельства его жизни, смягчающие наказание, а тут… Мне кажется, что переворачивается мир, а упреки в мою сторону не поддаются элементарной логике.
— Может, тебе это только кажется, ты устал, много работаешь, — заметила жена.
— Я должен думать, как защитить клиента, от меня в какой-то мере зачастую зависит его жизнь. В какой-то мере. Пусть в небольшой, но зависит. Точнее — зависела. Сейчас…
— Что сейчас? — взволнованно вымолвила жена. — Ты от меня что-то скрываешь, Виктор, очень важное. Прошу тебя только об одном — помни, что у тебя есть жена и маленький ребенок, будь осторожнее.
— Ты права, Бася, — улыбнулся Виктор Савельевич, видя, как Сава пытается освободиться от пеленки, — но я мечтал о громких процессах, которые я выиграю, и иногда мне удавалось спасти подзащитных даже при показаниях против них, сделанных начальственными лицами. Правда торжествовала, и я был счастлив. Об этих процессах умалчивали «Правда» и даже «Гудок», где собрались отличные журналисты, мне было обидно, но не более, я радовался тому что сделал все, что мог, и не без пользы. Ты права, Бася, надо быть осторожнее. Но… но зачем тогда я стал адвокатом?! — вдруг вспылил Виктор Савельевич. — Зачем?!
Жена ничего не ответила, спазмы в горле мешали ей говорить. Она видела, что муж растерян, взбудоражен случившимся, но не знала, как ему помочь. Она подошла к детской кроватке, скрывая от мужа слезы, и помогла Саве освободиться от сковывающей его движения пеленки. Сава от радости замахал ручками, и так смешно, что она улыбнулась.
Виктор Савельевич понял, что с мечтой о громких процессах придется повременить. Он брал дела о мелких кражах, квартирных склоках. Очередь к нему в юридической консультации поначалу уменьшилась, а потом исчезла совсем. Он болезненно переживал падение к нему интереса клиентов, но успокаивался, вспоминая, что делает это ради любимой жены и крошечного сына, жизнь которого еще впереди; и кто, кроме родителей, поможет ему обрести себя? Надо быть осторожнее. Действительно, мир переворачивался на его глазах, и многие вожди революции вдруг были объявлены троцкистами и шпионами разведок капиталистических стран. Начались громкие процессы, о них сообщала пресса, народ требовал смерти двурушникам и врагам народа. Виктора Савельевича в этих процессах удивляло многое: и отсутствие фактов преступной деятельности обвиняемых, и необъяснимая пассивность адвокатов в их защите, которой, по существу, вовсе не было. Причиной самых суровых приговоров было лишь признание обвиняемыми своей вины. Его поражало их безволие, даже казалось, что они готовы признаться во всем, даже самом невероятном, в чем обвинит их прокурор. Он сидел в зале на одном из таких показательных процессов и тупо смотрел на сцену, ему показалось, что он присутствует не на судебном разбирательстве, а на заранее отрепетированном трагедийном театральном действе. Он даже обрадовался, что внял советам жены, что ему не приходится участвовать в подобной фантасмагории. Но через несколько дней ему позвонили из коллегии адвокатов и попросили срочно явиться к председателю. Стол, за которым сидел председатель, был свободен от обычной кипы бумаг, и его полированная поверхность блестела от солнечного света, проникающего в комнату через открытое окно.
