Людмила Бояджиева - Москва Булгаковская
Снова май. То же цветение, те же сады. Только любовь другая — она стала еще сильней и свободней. Влюбленные не собирались больше ничего скрывать. Михаил отвез Тасю на дачу в Бучу, где летом проживало все семейство, и они остались там. Тасе выделили комнату, в которую никто без стука не входил, но разговора о свадьбе старались не затевать.
Молодежь приняла Тасю всей душой, понимая, каким важным человеком является эта девушка для Михаила — авторитета и любимчика всей семьи.
Она и в самом деле оказалась мила. Незаносчивая, скромная, воспитанная. Вот только не было в Тасе той смешливой раскрепощенности, которой отличалось булгаковское семейство.
И все думали — придет зима, разлука охладит разбушевавшуюся страсть. Но опять разлука лишь подогрела чувства. Михаил ни о чем и думать не мог, кроме встречи. Он устроился проводником на дальние поезда, чтобы хоть раз в месяц видеть Тасю.
Летом 1910 года Тася приехала в Киев, и Михаил ожил, как заколдованный принц. Жизнь приобрела блеск, полноту, интерес.
Они вновь зачастили на симфонические концерты на открытой эстраде либо посещали оперу. Днем же будущий доктор вовсе не был паинькой. На набережной возле Андреевского спуска собирался «клуб велосипедистов». И здесь Михаил задавал тон. Под восхищенным взглядом Таси он ухитрялся выделывать на велосипеде немыслимые трюки, терпеливо обучал им молодняк. Она все больше восхищалась им, влюблялась сильнее и сильнее, теперь уже прошлогоднее чувство казалось ей пустяковым девичьим увлечением.
В то лето в Буче напропалую веселились. Одиннадцатилетний Николка играл на гитаре, младший, девятилетний Ваня, — на балалайке, все замечательно пели и горели страстью к лицедейству. Игры в основном придумывал Миша и сам всегда исполнял самые смешные роли в сочиненных сценках.
…Шесть вечера, солнце село за потемневшие ели, к семи ожидались гости — молодежь с соседних дач и киевские друзья. Заканчивались последние приготовления. Публике должна была быть представлена сочиненная Мишей пьеса о забавном путешествии неуклюжего родственника. Роли быстро разобрали. Не могли уговорить «актерствовать» лишь Тасю. Саша Гдешинский, занятый в представлении, остро чувствовал, как трудно вписаться милой, простодушной девушке из скучноватой чиновничьей семьи в шумную, задорную компанию Булгаковых.
И теперь он видел ее растерянность перед необходимостью принимать участие в играх, некоторую скованность, зажатость. Они расставляли стулья перед верандой, изображавшей сцену. Тася, чуть загоревшая и окрепшая, в свободном ситцевом сарафане с россыпью незабудок по желтому полю, выглядела бы очень мило, если бы не волнение. Она отказалась от участия в сценках, но боялась, что Мише это не понравится. Поверх белой рубашки Саши были нарисованы лацканы фрака, а сзади болтались выкроенные из черного сатина длинные полы. Непомерно большая «бабочка» из бархатной бумаги постоянно сбивалась набок. Александр подсел к Тасе, занявшей табурет с краю второго ряда.
— У меня выход во второй картине. Пока хотел бы поделиться кое-какими наблюдениями с вами, Татьяна Николаевна, — склонил он к ее щеке кудрявую голову. — Посмотрите на этих «актеров»! Да они же просто дурачатся! Детский сад какой-то! — фыркнул он над выходом Нади. С толщинками на груди и животе под деревенским сборчатым сарафаном, она разыгрывала туповатую бабу, попавшую в одно купе с интеллигентным, щепетильным до крайности господином, роль которого с комичной серьезностью исполнял Миша. Он же был и контролером, и вагонным воришкой, с наслаждением перевоплощаясь в разных персонажей. — Мишель хорош! Остальные… не выдерживают критики. Если хотите знать мое мнение, вы правильно сделали, что отказались изображать даму с младенцем в этом балагане, — продолжил Гдешинский без тени улыбки.
— Вы издеваетесь надо мной, Саша, это нехорошо. У них чудесно все получается. И сестры Миши такие смелые. А я просто-напросто трусиха. — Тася вскочила и быстро зашагала в тень сада. Там села на заветную скамейку среди кустов шиповника и, чтобы не разреветься, начала вслух читать стихи, которые, она знала, любил Миша.
«Выхожу один я на дорогу, под луной кремнистый путь блестит.
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…»
— И ведь чудесно у вас получается! Сара Бернар! — на дорожке появился Саша. — Я отыграл свой номер и спешу завершить наставительную беседу. Мой Паганини сразил всех. Можно присесть?
— Садитесь. И, пожалуйста, не смейтесь надо мной. — Тася отодвинулась на край скамейки, всхлипнула. — Все это… Все, что здесь происходит, — чудесно. Только мне немного непривычно. Я ведь и в гимназии училась кое-как. От волнения на уроках даже заикалась. Часто болела, уставала, много пропускала. Но каток! — Она неожиданно озарилась радостью. — Каток меня могла заставить пропустить только мигрень!
— Болезнь гениев!
— Ах, какое там! Откуда гении? Жили мы скромно и скучно. У меня ведь сестра и четыре брата. Дрались все время, орали. Правда, отец играл в благотворительных спектаклях. Но дома всегда строго держался. Только службой и коврами увлекается — вся квартира в коврах. А нами, детьми… Ну, если выговор сделать, за уши потаскать или в угол поставить…
— Тася, да у вас было кошмарное детство! — преувеличенно ужаснулся Александр.
— Нет, нормальное. Мама учительница, добрая…Но развлечений особых не было, это правда. Дети, прислуга — все требовало средств…Тут, у Булгаковых, совсем другое дело…
Саша со вздохом глянул на Тасю:
— Именно — другое! И вам не страшно вблизи этакого гиганта? С колыбели рос вундеркиндом. Засыпал под скрипку отца и маменькино музицирование — Шопена в пеленках предпочитал! Едва говорить начал — сочинял, пел, плясал. Ах, милая детка, ему над классикой всплакнуть — это уж непременно. Слушал «Фауста» 41 раз! Не обучавшись специально, может сыграть Вагнера! А его велотрюки, футбол… Я молчу… Вам придется быть Кшесинской, Патти и немного Львом Толстым. Это непременно. — Гдешинский зашептал: — Дабы быть причастной к сокровенному, обсуждать Мишины литературные замыслы.
— Литературные? Но ведь он хочет стать хорошим врачом! Миша считает, что можно допустить небрежность в любой профессии, но не во врачебной. А пишет он шутя.
— О, значит, только доктором! Это еще хуже! Вам придется держать ногу больного во время ампутации.
— Фу, что вы такое говорите? Миша хочет стать детским врачом. Простите! — Тася шлепнула комара па щеке Гдешинского.
Тот сделал вид, что сражен наповал, и тут, напролом через кусты, сдирая с волос паутину, к ним вышел Михаил.
