Владимир Рудный - Долгое, долгое плавание
Для подобных типов черные погоны — клеймо. Но Исаков не чувствовал в этом никакого ущемления. Обмундирование, пожалуй, пожиже — военное время. Муштра пожестче — слушатели «из студентов» не прошли кадетской подготовки. Дортуары в казармах неуютны, пол асфальтовый, в морозную зиму, особенно южанину, худо. Зато — скоро в море, может быть и в бой, на Балтику, где флот с первых дней преуспел в обороне устья залива и в минной войне, повезет — попадешь в минную дивизию, на знаменитый «Новик», удивляющий неприятеля дерзостью и быстротой маневра.
А что до Шлиппе с его глупейшим высокомерием, так бог с ним, цену ему гардемарин узнал, прочтя отчет о гибели «Петропавловска». В который раз возникала перед юношей картина — взрыв японской мины под броненосцем и боезапаса на нем, уходящий носом в пучину корабль; выскочившие на поверхность винты, как сообщал протоколист, «продолжали рассекать воздух, калеча и разламывая тех немногих из команды броненосца, коим удалось выскочить наверх и собраться на корме». А потом юноша прочел и цифры потерь — шесть сотен нижних чинов ушли на дно вместе с Макаровым, офицерами и другом адмирала, художником В. В. Верещагиным; но вот Шлиппе, да-да, тот самый Шлиппе, тогда еще молодой мичманок, уцелел, всплыл вместе с Кириллом, великим князем и бездельником, в соответствии с народной мудростью — дерьмо не тонет…
Впечатлительный юноша учился пренебрегать уколами ничтожных людей, сосредоточивая себя на самом главном. Точные науки — математика, астрономия, механика, электротехника — давались ему легко, не зря прошел год в Технологическом. А уж специальные корабельные предметы, то, что относится к устройству корабля, к его оружию, к тем самым минам, которые в будущем сыграют большую роль в его боевой жизни, или мине Уайтхеда — так тогда называли торпеду, — все эти предметы вместе со специально «навигацкими», обещающими практику в море, поглотили его настолько, что всякие насмешки над «швейцарским адмиралом» забылись. Преподаватели оценили Ивана Исакова, незаурядного слушателя классов, сообразительного и с оригинальным мышлением. Его удивительная память и объем накопленных знаний, хотя и книжных, но озаренных воображением, привлекли к нему наиболее способных однокашников, товарищей на всю жизнь.
«Нас сдружили книги, — рассказывал уже после смерти Ивана Степановича его спутник по многим плаваниям и походам, когда-то сосед по дортуару в Дерябинских казармах Альфред Андреевич Бекман, по тем временам — «Алька, друг Жано». — Читали запоем, умудрялись даже ночью, при свечных огарках». Если в руках у Жано книга, — значит, стоящая, за плохую не возьмется, а за редкую, да еще историческую и морскую, отдаст последний грош. С Бекманом они сидели рядом на лекциях, вместе «оморячивались» на практике, вместе высаживались на Русский остров, готовясь к зачету по описи морских берегов, грустили на выпускном вечере перед первым назначением. А потом прошло полвека, бурных полвека, — то рядом, то врозь, и вот однажды в Петрозаводск пришел Бекману подарок, напоминающий веселую юность: «Прими, о дорогой Алька, на память сей портрет от старого друга-адмирала…»
После первой учебной зимы в Петрограде, поездок в Кронштадт, на корабли, на верфи Адмиралтейства и на ледоколы, разбивающие лед в устье Невы — дальше пока не пускали, — предстояла долгожданная практика. Но не на Западе, а в Тихом океане.
Недели изнурительного пути — через всю Россию, с долгими стоянками на зауральских и сибирских станциях и полустанках, забитых санитарными поездами с фронта и встречными эшелонами мобилизуемых на фронт пожилых солдат, у перронов, переполненных калеками, скитальцами из голодных губерний, вдовами и сиротами; станционный жандарм на каждой стоянке охранял неизвестно от кого классные вагоны с гардемаринами — хоть и черные гардемарины, но все же будущие «ваши благородия»…
Жано и его друг Алька запаслись самым подходящим чтением: конечно же, «Фрегат «Паллада»» Гончарова, популярного в ту пору писателя, автора «Обломова» и «Обрыва». Все в этой книге о плавании из Кронштадта в Японию волновало их сейчас. Те же места впереди, те же моря и та же скрываемая самоиронией робость перед неведомой корабельной жизнью. Разумеется, гардемарины, в отличие от глубоко штатского писателя, чувствовали себя профессионалами, но если уж по правде, — кто из них знал, как перенесет он качку и океанский шторм.
Не впервой, но теперь иными глазами они читали рассуждения Гончарова о сомнениях, сопутствующих человеку, впервые идущему в море, — одни ожидания опасностей чего стоят!.. «Да, тут есть правда, — писал Гончаров, словно напутствуя юных гардемаринов. — Но человеку врожденна и мужественность: надо будить ее в себе и вызывать на помощь, чтобы побеждать робкие движения души и закалять нервы привычкою. Самые робкие характеры кончают тем, что свыкаются… Зато какие награды! Дальнее плавание населит память, воображение прекрасными картинами, занимательными эпизодами, обогатит ум наглядным знанием всего того, что знаешь по слуху, и, кроме того, введет плавателя в тесное, почти семейное сближение с целым кругом моряков, отличных, своеобразных людей и товарищей…»
Тысячи миль прошел Исаков на миноносцах, канонерских лодках Амурской и Сибирской флотилий, на учебном корабле «Орел». Он повидал и Николаевск-на-Амуре, где учился на штурмана Макаров, и Желтое море, где он погиб, и проливы Цусимы, и гавань Чемульпо — место подвига экипажей «Варяга» и «Корейца»; он знал, что «Варяг», поднятый японцами тогда же, в пятом году, был отремонтирован и превращен ими в учебный корабль «Сойя», но теперь японцы стали союзниками против кайзеровской Германии и Россия уже договаривалась с ними о выкупе трофейных кораблей — через год, прибыв снова во Владивосток на практику, гардемарин Исаков увидит в бухте легендарный четырехтрубный «Варяг» — опять под андреевским флагом и георгиевским вымпелом — перед отправкой в Мурманск на ремонт…
На каждой миле тихоокеанских походов, при посещении каждого порта история, знаемая по книгам, «по слуху», становилась осязаемой, обогащалась наглядностью, плавание, как и предсказывал Гончаров, населяло память, воображение редкостными картинами, обостряло ум и закаляло характер. Гардемарины побывали и на петропавловских батареях, выстоявших перед соединенными силами иноземцев во время Крымской войны; поднялись и на борт двухмоторной паровинтовой яхты, построенной на Охтинской верфи в Петербурге по заказу камчатского губернатора в одиннадцатом году, — она дошла в Авачинскую губу своим ходом через океаны и моря, и ее назвали «Адмирал Завойко» в честь соплавателя Нахимова и начальника петропавловской обороны Василия Степановича Завойко.
