Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени
Я уже отмечал, что особенную увлекательность и жизненную достоверность этой книге сообщает включенный на равных в фабулу обеих повестей поиск. Автор не скрывает его, напротив — он знакомит читателей с ходом поиска, приобщает нас к своим встречам, находкам, обретениям — и благодаря такой открытой, честной установке оттенок репортажности вдруг, как будто против всех литературных норм и правил, сообщает повестям особенную ценность и долговременность. В Ленинградской публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина Ю. Оклянский читает «Адрес-календари», содержащие «роспись начальствующих и должностных лиц по всем управлениям Российской империи»; в старых газетах столетней давности находит подробности процесса над Н. А. Толстым; наконец, по скрипучей, едва освещенной лестнице поднимается на второй этаж старого самарского дома, в квартиру № 4 — для того, чтобы выслушать рассказ человека, хорошо знавшего Алексея Аполлоновича Бострома и почти четыре десятилетия хранившего семейный архив А. Н. Толстого… А в поисках новых сведений о «доме веселого праведника» и его хозяине Ю. Оклянский обнаруживает в Куйбышеве нескольких Тейтелей; знакомится с Евгенией Дмитриевной Тейтель и в конце концов, идя, так сказать, по цепочке, оказывается в доме на Ленинском проспекте в Москве — у доктора химических наук Руфины Владимировны Тейс. «И вот тут, — со сдержанным ликованием сообщает Ю. Оклянский, — меня ждал сюрприз. Специалист по одной из новых отраслей химии, «доктор изотопов» Р. В. Тейс оказалась обладательницей единственной в своем роде коллекции старинных фотографий. Содержащиеся в ней снимки (в подавляющем большинстве до того не известные) не только характеризуют «дом» Я. Л. Тейтеля конца прошлого века, тогдашнюю общественнолитературную среду, но часть фотографий и прямо дополняют недавнюю куйбышевскую находку — архив А. Н. Толстого».
Вообще это добросовестнейшее стремление пройти до конца, это острое и беспокойное чувство, заставляющее писателя вновь и вновь перечитывать архивные документы, листать старые подшивки, стучаться в самые разные двери, это страстное желание непременно отыскать всех, кто еще мог бы пролить свет на дела давно минувших дней, — все это в полной мере присуще Ю. Оклянскому. Установленный им для самого себя высокий уровень профессионализма в работе ни разу не позволил ему остановиться на полпути, прервать поиск, удовлетвориться достигнутым. Я более чем уверен, что тут сказывается очерковая закваска, ставшая второй натурой привычка докапываться до сути, соединение благородной страсти умудренного исследователя с неуемным азартом юного репортера.
У нас не было бы «Повести о маленьком солдате», если бы не было предпринятого Ю. Оклянским поиска. И диву даешься — сколько замечательных людей открыл и обрисовал нам писатель, прослеживая судьбу Маргарет Штеффин! Михаил Яковлевич Аплетин, по праву называвший себя другом Маяковского, Алексея Толстого, Ромена Роллана, Федина, Жоржи Амаду, — человек, вместивший в себя, по словам Ю. Оклянского, «отрезок истории»… Сестра Греты — нашедшая счастье в семейной жизни Гопхен, Герта Ганйш, с которой писатель встретился сначала в Берлине, а затем в деревушке Фредерсдорф, в маленьком, нарядном, как игрушка, домике, которая не знала потрясений, но узнала вдоволь труда и забот и простая, чистая, честная судьба которой поневоле побуждает нас вновь и вновь обращаться к трудной, бурной и страстной судьбе Маргарет Штеффин… «Красная Рут», «Пылающая Рут» — Рут Берлау (Лунд), датская писательница и журналистка, одна из ближайших сотрудниц Брехта и соперница Греты, которая в дни революционных праздников вывешивала из окна свое персональное красное знамя… Знаменитый певец и актер Эрнст Буш… И, быть может, самая поразительная из встреч — с лечащим врачом Маргарет Штеффин Рахиль Савельевной Шатхан.
Передавая ее воспоминания ничем не прикрашенной прямой речью, Ю. Оклянский достигает удивительного художественного впечатления. Опытный врач, мудрый человек, Рахиль Савельевна рассказывает о последних днях М. Штеффин, и мало-помалу нами овладевает сильное, скорбное чувство соприсутствия при кончине маленького, но чрезвычайно мужественного солдата… «Когда у нее бывало кровохарканье, — передает Ю. Оклянский слова Р. С. Шатхан, — а оно начиналось часто, смотрела на меня умоляюще, потом долго еще не давала уходить и держала замком за руку, знаете, как делают дети. А в то же время необыкновенная воля. Мгновенно могла перебороть настроение, воспрянуть, преобразиться. Она с трудом поднималась с кровати, но всегда пыталась это сделать сама, без посторонней помощи. А был короткий момент, когда ее чуть отпустило, глядишь, уже зашуршала бумагами… Очень ей не хотелось умирать. А умерла спокойно, крепко держала за руку, позвала: «Доктор, доктор!» И все».
«Сколько лет прошло, — сказала Юрию Оклянскому Рахиль Савельевна, — а не забылось. Почему — не знаю…»
Человеческая память избирательна. Труд писателя — это, по сути, та же память, но достигшая высокого совершенства благодаря сознательному волевому усилию: не дать исчезнуть, оставить нетленным, не позволить времени смыть и унести в Лету.
Такова задача, которую решал и решил своими биографическими повестями Юрий Оклянский.
Александр НЕЖНЫЙ
Шумное захолустье
(Из жизни двух писателей)
Памяти моей матери Калашниковой Анастасий Михайловны, простой русской женщины, учившей меня мужеству.
АвторГлава первая
Тургеневская женщина перед судом самарских присяжных
…Увидишь, его творчество будет сильнее моего, и мне со временем придется перед ним преклоняться…
Александра Бостром — А. А. Бострому, письмо без даты. Куйбышевский архив.Я не знаю до сих пор женщины более возвышенной, чистой и прекрасной.
Алексей Толстой. Автобиография, 1913 г.Гримасы провинциальной Фемиды
22 января 1883 года на заснеженную площадь под высокие окна окружного суда, казалось, сходилась и съезжалась вся Самара.
Обогнув площадь и поднимая на раскате снежный вихрь, к подъезду подлетали наемные кибитки; степенной трусцой, позванивая бубенцами, подкатывали запряженные парами тяжелые кареты. Тянулись с разных сторон пешеходы…
По распоряжению председательствующего действительного статского советника Смирнитского в зал пропускали по заранее розданным билетам.
