Иван Кожедуб - Верность Отчизне. Ищущий боя
– Да ты что выдумал – выпустить! На возу он сейчас утихнет.
Спорить с отцом нельзя, но, будь моя воля, я бы уж непременно поросенка выпустил. Мать протянула мне длинные леденцы, обернутые разноцветной бумагой, и небольшой сверток.
– Полно, сынок! Видишь, поросенок и утих. Вот тебе подарочек.
– А что в кульке, мамо?
– Ситец. Будешь слушаться, сынок, дядя Сергей Андрусенко сорочку тоби сошьет.
Я рад: наконец-то сниму обноски, а то вечно приходится донашивать одежду старших братьев. Ситец – красный в белую полоску – мне очень понравился. Будет у меня рубашка из мягкой фабричной ткани, а не из грубого самодельного холста. Мать сама ткет холст, и я уже ей помогаю: на моей обязанности замачивать холст, растягивать, сушить на солнце для отбелки.
– Ну как, сынок, рад? – спрашивает отец, посмеиваясь.
– Рад, тату! Дякую, дякую!
С нетерпением я ждал, когда же будет готова праздничная рубашка. Дня через два дядя Сергей принес ее, развернул, и все ахнули: к красной в полоску рубахе пришиты рукава в серую и белую клетку.
– Не хватило денег, мало ситцу купила, Ваня. Пришлось из другого пришивать рукава, – сокрушенно сказала мать.
Качая головой, она надела на меня рубаху с клетчатыми рукавами. И все рассмеялись: и мать, и сестренка Мотя, и сам портной – дядя Сергей. А я был очень доволен. Такой красивой рубахи еще ни у кого не видел.
В воскресное утро я с важностью вышел на улицу в новой рубашке. И вдруг услышал:
– Ну и вырядился Лобан, смотрите!
Как водится у ребят, было и у меня прозвище – Лобан.
– Рукава-то, рукава! Прямо чучело!
Я опрометью бросился домой. Скинул обновку и, всхлипывая от обиды, твердил:
– Ни за что надевать не буду, не буду.
Но отец велел носить рубаху. Я стеснялся, неохотно шел в ней на улицу. Впрочем, ребята скоро перестали обращать на нее внимание. Так и пришлось мне все лето носить красную рубаху с клетчатыми серыми рукавами.
ОТЕЦ
Воспитывал нас отец строго, по старинке, но грубого, бранного слова я от него не слыхал никогда. В наказание он частенько ставил в куток коленями на гречиху. Терпеть он не мог, когда мы за столом шалили. Бывало, неожиданно ударит тебя ложкой по лбу и сердито скажет:
– Вон из-за стола! Сидеть не умеешь! Я что сказал, неслух! Без ужина останешься.
И приходилось из-за стола выходить. Мать, конечно, накормит, когда отец уйдет, скажет, скрывая улыбку:
– Будешь ще шкодить, ничого не получишь… Ешь, та быстришь, шоб батька не узнав!
Отец был коренаст, широкоплеч. Мне казалось, что кулаки у него необычайно большие. Я их побаивался, был уверен, что батька всех сильнее на селе. Его добрые светло-серые глаза смотрели прямо, честно. Но если он сердился, его взгляд пронизывал и пугал. Озорным я не был, но пошалить любил; если, бывало, нашкодишь, то и смотреть на отца боишься.
Он был молчалив, но не замкнут, охотно помогал людям чем мог. Все это я понял, когда стал постарше.
Отец любил природу, знал повадки зверей и птиц, по своим приметам угадывал погоду. В детстве ему очень хотелось учиться, но не удалось; он был грамотеем-самоучкой, легко запоминал стихи и сам их складывал – чаще по-русски. Наше село стоит на севере Украины, на слиянии Сумской, Курской и Брянской областей. Говор у нас смешанный: в украинскую речь вплетаются русские, а иногда и белорусские слова и обороты. Смешаны и обычаи – так ведется испокон веков.
Чаще отец говорил по-русски и читал русские книги. Читать он любил. Только, бывало, выпадет свободное время, принимается за книгу. И читает не отрываясь. Мать сердилась, порой раздраженно говорила:
– Шо ты там вычитаешь, Микита! Книжка тоби есть не дасть.
Батька закрывал книгу, молча закладывал страницу и с виноватым видом начинал чинить домашнюю утварь или плести лапти.
А мать, посмотрев на него, улыбалась, и от доброй улыбки расправлялись морщины на ее усталом лице.
Я был еще несмышленым мальчонкой, когда у меня появилась нехорошая черта – желание непременно возразить. Иногда даже отцу стал перечить. Сделает он мне замечание, а я заупрямлюсь и тут же начну возражать.
Отец – человек вдумчивый и наблюдательный – всеми способами старался переломить мое упрямство, все пускал в ход: и наказание, и внушение, и уговоры.
Разговаривать со мной он стал чаще, незаметно приучал к упорству в работе, исполнительности. И добился многого: я привык выполнять свои обязанности.
ТОПОЛЬ
Чем я становился старше, тем обязанностей по дому все прибавлялось. Бывало, вызывают ребята:
– Ваня! Выходи-и!..
Так бы все и бросил, побежал к приятелям. Но вспомнишь любимое присловье отца: «Кончил дело – гуляй смело» – и останешься.
По утрам чищу картошку для всей семьи, подметаю в хате. Зимой вытираю воду с подоконников, чтобы не загнивали от сырости, – отец проверяет, сухо ли. Нашу околицу, открытую ветрам, заносит снегом, и мое дело – разгребать снег на дорожках от сеней и ворот к сараю и перед хатой.
Постепенно отец приучал меня к более тяжелой работе. Осенью, когда братья батрачили на кулака, я ездил с ним в лес на заготовку дров. Он срубал сухие ветки, а я таскал их к телеге, а потом дома складывал клетками, чтобы подсушить. Отец покрикивал: «Смотри осторожнее, глаза себе не выколи!» За ним я, конечно, не поспевал, и он сам принимался укладывать ветки на телегу, а меня посылал собирать сосновые шишки для растопки.
Крепко привязав ветки и корзинку с шишками, отец подсаживал меня на воз, приговаривая:
– Держись, Ваня, не упади…
Я ехал, сидя наверху, а он шагал рядом – жалел нашу старую Машку.
Летом на моей обязанности таскать воду из озера для поливки огорода, для питья и готовки с колодца – он метрах в ста от дома. Устанешь, пока дойдешь с полными ведрами, – ведь я сам чуть повыше ведра.
Поручается мне и теленка пасти. Следишь за ним зорко, чтобы в посевы не зашел, шкоды не сделал. А после сенокоса вместе с другими ребятами гоняю телят в луга. Сено убрано в высокие стога, обнесенные жердями. Чуть пойдет дождь, бежим к стогам и, зарывшись в душистое сено, пережидаем ливень.
Берег Десны зарос ивняком. Из длинной, стройной лозы плетем прочные корзинки – матерям и соседкам в подарок.
Телята мирно пасутся, а мы, срезав охапку гибких побегов, усаживаемся на берегу. Плету корзинку, как учил отец: сначала старательно делаю обруч, потом ребра, потом лозину за лозиной наращиваю, заплетаю дно, наконец, приделываю ушки, чтобы вдвоем корзину нести.
Пока теленка пасешь, и накупаешься, и рыбы наловишь – в придачу к корзинке несешь матери в холщовой сумочке карасей, линьков да щучек.
Как-то весной отец посадил за хатой несколько яблонь, груш и слив. Он приучал меня сызмальства работать в нашем садике, учил беречь деревья. Вместе с ним я ухаживал за молодыми деревцами, снимал червей, окапывал стволы. Когда деревья стали давать плоды, отец посылал меня ночью сторожить наш садик. Я припасал рогатки, камни и, сидя под деревом, прислушивался к ночным шорохам. Иной раз отец подойдет неслышно и, если я засну, разбудит:
