Татьяна Лунгина - Волф Мессинг - человек загадка
Пока я осматривала жилище, за мной по пятам, все еще урча, следовала огромная чистокровная немецкая овчарка.
В узкой прямоугольной комнате-гостиной (она же и столовая и спальня) бросался в глаза большой круглый стол, у стены — не первой молодости диван, но рядом с письменным столом на высоком журнальном столике стоял редкий в те годы большой телевизор, подаренный, как я впоследствии узнала, Председателем Совета Министров в благодарность за лечение сына от хронического алкоголизма. Небольшой буфет, заставленный посудой — разрозненными предметами из столовых сервизов белого фарфора работы фабрики Кузнецова.
А у широкого окна, занимавшего почти всю стену, — кресло-кровать. В нем сидела совершенно седая женщина, седину которой можно было принять за парик, — столь моложаво выглядело ее лицо.
Меня познакомили:
— Это наша Ирочка, моя старшая сестра, — сказала Аида Михайловна.
Женщина, не поднимаясь, подала мне руку:
— Ираида Михайловна…
Так вот, значит, какой «девочке» Ирочке я отправила телеграмму с тбилисского вокзала! И лет ей, конечно же, под шестьдесят.
Аида Михайловна тем временем стала хлопотать у стола, а Вольф Григорьевич деловито расспрашивал о делах в издательстве, как всегда дотошно вникал в мелочи.
Пока стол празднично и пышно оформлялся в духе московского гостеприимства, я узнала многое о других «членах семьи»: немецкой овчарке Дике и Левушке — кенаре в клетке.
Вольф Григорьевич, словно речь шла о сыне или внучке, дважды повторил, что Дик аристократически воспитан, и за дрессировку он заплатил полторы тысячи. Тогда это были немалые деньги.
И еще я обратила внимание на множество книг, разбросанных повсюду: на шкафу, на полках, даже под стульями и под столом. Но, несмотря на такую хаотичность, чувствовалось, что отношение к книгам бережное.
Вольф Григорьевич был в истинно праздничном, пасхальном настроении: атеист (по его собственным словам), он всегда радостно встречал все свои национальные праздники. Не подчеркивая при этом религиозную суть…
Стол, между тем, был накрыт. Все чинно усаживались. Отдельное, подчеркнуто заботливое приглашение — Ираиде Михайловне. Она медленно поднялась, упираясь руками в подлокотники кресла и, не передвигая ноги, а волоча их, напрягаясь всем корпусом, стала подвигаться к столу. Она была в брюках, так что не было ясно: врожденный ли у нее дефект или травма. Но вот все собрались у праздничного стола, и я увидела — подана фаршированная рыба, кнейдлики и даже маца. Все, как должно быть и что должно быть у евреев на пасхальном столе. Вольф Григорьевич надел белое платье — китл, как некогда делал мой дедушка, подпоясался белым шнуром — гартлом и провел сейдер до конца. Из памяти еще не выветрился кошмар процесса еврейских «преступников-врачей», и потому такая религиозная церемония и кулинарная вольность могли в те времена сойти за подвиг.
Отведав угощений, я отметила про себя, что Аида Михайловна еще и искусный кулинар.
Подняли бокалы, поздравили друг друга с Пасхой. По знаку Вольфа Григорьевича все умолкли.
— Я надеюсь, я… уверен, что у Бурденко Ирочку спасут!
Последнее слово он как-то нервно выкрикнул.
— Правда, Вольф Григорьевич?.. — Лицо Ираиды Михайловны осветилось надеждой.
— Это вам не Вольф Григорьевич, а Мессинг говорит!
Так во второй раз я услышала эту фразу, звучащую как заклинание. Надо полагать, что называя себя в третьем лице, он отделял себя от обычного человека, а для них еще и своего, домашнего — Вольфа Григорьевича, вкладывая в свою фамилию особый смысл.
Когда я помогала Аиде Михайловне мыть посуду на кухне, я не выдержала и спросила:
— Как вы не боитесь быть с человеком, который читает ваши мысли?
— А у меня не бывает плохих мыслей, — спокойно ответила она.
Хотелось спросить еще об Ираиде Михайловне и о здоровье самой Аиды Михайловны, но я решила, что, быть может, сейчас не время. Уже стемнело, пора было и честь знать. Поблагодарив за радушие и праздник, я уехала домой.
Глава 7. ИСЦЕЛЕНИЕ
Быстротечное время все больше укрепляло нашу дружбу. Не знаю, стала ли я полноправным членом семьи Мессингов, но определенно стала замечать, что относятся они ко мне, как к родному человеку, делятся сокровенными мыслями и планами, что явно выходило за пределы обычной благожелательности. Я, в свою очередь, старалась отвечать взаимностью.
Через несколько недель после пасхи я была приглашена на чрезвычайный семейный совет. Решался вопрос о срочной операции позвоночника у Ираиды Михайловны. Теперь я поняла, почему она не ходит. Опухоль! Но семейный совет оказался условный: все уже решено, вопрос — делать операцию или нет, был чисто риторическим. Окрыляло благословение Вольфа Григорьевича.
Госпиталь имени академика Бурденко не только одно из известнейших медицинских учреждений в нынешней России, но и одно из самых привилегированных. Туда приглашены лучшие медицинские светила. Оборудован госпиталь новейшей аппаратурой. Как правило, на лечение попасть в него не просто. Нужно принадлежать к элите советского общества или иметь высокий военный чин, на худой конец — быть заслуженным пролетарием либо найти хорошую протекцию.
Николай Бурденко принадлежал к числу талантливейших ученых-новаторов, которым чужда была косность. Даже в самые трудные для советской науки годы, когда на научном олимпе правили карьеристы-догматики, Бурденко шел своим, независимым путем. Он стоял у истоков молодой тогда нейрохирургии, много сделал в области военно-полевой хирургии, за что даже был принят в почетные члены Лондонского Королевского общества. По счастливой случайности он не попал в кровавые жернова 1937 года. Более того, именно в тот кошмарный 37 год был назначен Главным хирургом армии.
И вот в этот-то госпиталь и предстояло лечь Ираиде Михайловне для серьезной операции.
Можно представить себе ее волнение в тот день. Ведь операция предстояла на позвоночнике, и при малейшей неточности или оплошности неизбежен общий паралич. Да и наркоз должен был даваться через интубатор прямо в трахею. В госпитале было новейшее оборудование, однако общий интубационный наркоз в те годы был еще новинкой, техникой мало кто владел, и чаще всего применялась эфирная маска. Лишь значительно позже в клиниках широко научились интубировать больного с подключением кислорода к эфиру и закиси азота. Но мы надеялись, что уж в этом-то госпитале медики не подведут.
Позже, когда я сама, работая в клинике, давала больным общий наркоз, я не раз вспоминала этот тревожный день.
