Беата Ардеева - Оно того стоило. Моя настоящая и невероятная история. Часть I. Две жизни
Мое состояние
Вообще, слова «кома» и «коматоз» часто употребляются в «остроумных» бытовых диалогах, и представление об этом состоянии у всех размытое. Если серьезно, то это определение звучит так:
Ко́ма[3] (греч. kōma глубокий сон; синоним «коматозное состояние») – остро развивающееся тяжелое патологическое состояние, характеризующееся прогрессирующим угнетением функций ц.н.с. с утратой сознания, нарушением реакции на внешние раздражители, нарастающими расстройствами дыхания, кровообращения и других функций жизнеобеспечения организма. В узком смысле понятие «кома» означает наиболее значительную степень угнетения ц.н.с. (за которой следует уже смерть мозга), характеризующуюся не только полным отсутствием сознания, но также арефлексией и расстройствами регуляции жизненно важных функций организма.
* * *Больше месяца я пробыла в стеклянной колбе с трубками в больнице Анталии, потом оказалась в Москве. Я ничего не знала об этом переезде, потому что по-прежнему находилась в коме, однако, этот перелет оказался очень важным – через день я очнулась. Уже потом я с интересом читала свою историю болезни. Там все предельно коротко.
Анамнез:
«Травма 21.06.03 в автоаварии, находясь за рулем, врезалась в столб в г. Анталья. В бессознательном состоянии госпитализирована в р.о. университетской клиники. Глубина комы – 66 ШКГ, интубирована, ИВЛ, геодинамика стабильная. При обследовании на КТГ выявлены признаки диффузного повреждения головного мозга, отек мозгового вещества. Проводилась интенсивная терапия в условиях реанимационного отделения, для проведения ИВЛ произведена трахеостомия. После повышения уровня бодрствования до вегетативного состояния конс. реаниматологом и.н.х.»
Ну и что тут можно понять?! Только первую строчку и общий ужас ситуации… Еще менее понятен следующий абзац, но его прочитать было приятнее:
«Клиническая картина заболевания: Нормостенического телосложения. Кожа и видимые слизистые бледно-розовые со следами кровоизличний, подкожно-жировой слой развит недостаточно. Спонтанное дыхание через трахеостому адекватно… Живот мягкий, безболезненный. Дизурических явлений нет. Локально: п/операционная рана правой ключично-акромиальной области зажила, сняты швы… Уровень бодрствования – гиперкинетичнеский мутизм, спонтанное открывание глаз, фиксация взора.
Выполнение элементарных инструкций сомнительно… Желудочковая с-ма не смещена, не расширена, базальные системы не деформированы».
Я понятия не имею, что такое «базальные системы», но это прекрасно, что они «не деформированы». Слова «не смещена» и «не расширена» звучали очень позитивно.
Итак, «верифицированный диагноз»:
«Тяжелая сочетанная травма. ЗЧМТ. Диффузное аксональное повреждение головного мозга. Тетрапарез. Эмоционально-личностные и мнеистические нарушения. Перелом левой ключицы. Состояние после остеосинтеза и удаления металлоконструкций. Состояние после трахеостомии».
Многих слов я не знаю, но перелом ключицы действительно был, правда, правой. Мозг у нас один, поэтому тут перепутать что-то было сложно.
Первые воспоминания
«И снова здравствуйте»… Я очнулась после того, как меня с большими сложностями привезли в Москву. После 33 дней в коме я плохо ориентировалась, с трудом пыталась говорить, никого не узнавала. Потом стала узнавать и даже общаться с друзьями и родственниками. Как выяснится после, я этого времени вообще не помню. Только через полтора месяца постреанимационного лечения я смогла осознать себя в больничной палате. Уже потом я даже долго переживала: а вдруг я за это время кому-нибудь сказала свой пароль от почтового ящика?! И потом его поменяла, как только подключила Интернет.
Тогда, и еще в течение нескольких лет после, врачи отказывались делать прогнозы – они действительно не знали возможных итогов. Уже потом в больницах психологи проводили со мной разные тесты, задавали вопросы и просили завязывать бантики (чтобы проверить степень моей «адекватности», видимо), но для этого необходимо было, чтобы я произносила слова и на эти вопросы отвечала. А в самом начале я еще дышала с помощью трахеостомической трубки. Прогнозы в моем случае было делать действительно сложно, но скоро начались мои первые тестирования.
Мой отец ученый, и он сделал тест, который никогда не придумали бы медики. Прислушиваясь к моему еле слышному шепоту и пальцем регулируя шум и свист из отверстия в горле, он задал короткий вопрос: «Как будет «голова» по-английски?» Ответ «head» его успокоил. «А по-французски? По-итальянски? По-немецки?» По словам отца, ем у стало значительно легче, когда «после пары незнакомых слов» он услышал «kopf» на немецком. Тогда он пришел к выводу, что я смогу восстановиться, и теперь нужно только время.
Я не помню этих дней, помню только частые тесты в последующие два года, когда психологи предлагали мне вспомнить таблицу умножения или последовательность нот. И их я помнила тоже.
Я уже могла общаться с окружающими, но еще не осознавала себя. Первый момент осознания был коротким: я «включилась», даже не открыв глаза и не почувствовав какого-то дискомфорта от многочисленных травм, и спросила: «Где Семенов?». Окружавшие меня люди уже, видимо, привыкли общаться со мной в обычном режиме, и я услышала разумный обстоятельный ответ: что он куда-то поехал и скоро приедет. Все, после этого я отключилась снова – я не знаю, на сколько часов, дней или недель… Да, конечно, сейчас эта история звучит забавно, а тогда я просто получила нужную информацию и снова уснула…
Следующее воспоминание было уже четче. За время комы я похудела до 40 кг. И вот однажды я сидела в палате с родственниками – они чем-то меня угощали… Следующий эпизод – первое, что я теперь помню: я мою руки и неожиданно вижу себя в зеркале. Я всегда мечтала похудеть, но ужаснулась, увидев себя костлявой. Я вернулась в палату со словами: «Жрать! Быстро и много!» Это было моим первым воспоминанием, которое уже было подкреплено картинкой…
Потом удалось вспомнить и моменты, когда я еще не научилась ходить и меня возили на каталке. Это не самые дорогие воспоминания, но почему-то они остались. Предыдущими были дни в Турции. День аварии тоже остался в памяти, но без моей последней поездки. Не осталось ни боязни машин или их вождения, ни боязни байдарок или горных речек… Я просто не помню ничего.
Еще долгое время я говорила громким шепотом и очень медленно, не могла читать. Медики всегда заботливо спрашивали, двоится ли у меня в глазах. А я не знала, как объяснить, что я вижу не два предмета вместо одного, а сто, как будто смотрю через толстое мутное стекло. Только через несколько месяцев я снова смогла читать – до этого могла только писать, потому что неплохо помнила клавиатуру.
