Игорь Курукин - Анна Леопольдовна
Старый дворец был неудобным, блюда — плохо приготовленными, спектакли — убогими, дамы не говорили по-немецки, зато танцы «продолжались долее 10 часов», венгерское лилось рекой, а хозяйка стремилась от души повеселить гостей. «Здесь мы пробыли у нее еще часа два и пили разные вина; когда же собрались ехать, она повела нас снова в спальню вдовствующей царицы, где мы откланялись ее величеству и выпили еще по стакану вина. Капитан Бергер, провожая меня с графом Бонде, провел нас через спальню принцессы, потому что за теснотою помещения другого выхода у них не было. В этой комнате мы нашли принцессу Прасковию в кофте и с распущенными волосами; однако ж она, несмотря на то, встала, встретила нас, как была, и протянула нам свои руки для целованья. Случайно я видел также голые колени и ножки маленькой приятной дочери герцогини Мекленбургской, именно когда мы приходили откланяться старой царице, она находилась у нее в спальне и там, будучи в коротеньком ночном капотце, играла и каталась с другою маленькою девочкою на разостланном на полу тюфяке», — описывал вечернюю жизнь обитательниц Измайловского дворца любознательный камер-юнкер27.
Сестры Ивановны, далекие от петербургского двора, в качестве претенденток на престол не рассматривались и никакой «партии» сторонников не имели — а потому ни им, ни их гостям притворяться и ловчить нужды не было. Их уклад почти не изменился со смертью Петра I в 1725 году и его жены Екатерины I два года спустя. Жизнь Измайловских обитателей несколько оживило пребывание в старой столице двора юного императора Петра II в 1728–1729 годах. Правда, едва ли полурусская-полунемецкая девочка-принцесса в те годы всерьез задумывалась о своем месте в российском политическом раскладе — в отличие от родственницы-цесаревны.
Пока маленькая Анна в 1722 году радовала гостей своей матери, тринадцатилетняя Елизавета была объявлена совершеннолетней. Отец и его советники видели в ней важное средство поддержания политического равновесия в Европе. Начались поиски достойного жениха для дочери российского императора. Елизавета выступала в роли потенциальной невесты то французского короля Людовика XV, то принцев Карлоса Испанского, Морица Саксонского, Георга Английского, Карла Бранденбургского, но замуж так и не вышла — слишком быстро менялась внешнеполитическая конъюнктура, да и происхождение девушки смущало претендентов.
В короткое царствование Екатерины I (1725–1727) Елизавета с сестрой находилась при дворе матери. Очаровательная барышня (природная блондинка, красившая волосы и брови в темный цвет) политикой не интересовалась, но читала неграмотной императрице государственные бумаги и даже подписывала вместо нее указы. Екатерина еще в феврале 1727 года заявила, что престол после нее будет принадлежать ее дочерям, но вскоре под нажимом Меншикова изменила решение в пользу внука первого императора — Петра II. Противники «полудержавного властелина» — генерал-полицмейстер Антон Девиер и министр Верховного тайного совета Петр Толстой — пытались протестовать и настаивать, чтобы императрица «короновать изволила при себе цесаревну Елисавет Петровну или Анну Петровну, или обеих вместе», но силы оказались неравны. После смерти Екатерины престол занял маленький Петр под присмотром регента Меншикова.
Елизавета, согласно завещанию покойной матери, хотя и имела право на престол, но должна была выйти замуж за любекского князя-епископа Карла Августа из голштинского герцогского дома. Однако жених в том же году скончался, а Ментиков отстранил юную принцессу от участия в заседаниях Верховного тайного совета. Опала Меншикова на короткое время сделала Елизавету некоронованной царицей. Она сопровождала племянника-императора в его частых выездах на охоту, и Петр II настолько привязался к тетке-красавице, что это стало серьезно беспокоить двор и дипломатический корпус.
Позднее поэт и министр Гавриил Державин воспел «царь-девицу»:
Очи светлы голубые,
Брови черные дугой,
Огнь — уста, власы — златые,
Грудь — как лебедь белизной.
Однако беспечная Елизавета, по оценке французского резидента Маньяна, слишком уж шокировала московское общество «весьма необычным поведением». Любовные похождения цесаревны в конце концов позволили семейству князей Долгоруковых дискредитировать ее в общественном мнении и отдалить от нее Петра.
Теперь маленький двор Елизаветы еще более шумно веселился. Как говорил ее биограф Н. С. Стромилов, цесаревна удалилась «искать развлечений в безмятежной тиши подмосковных дворцовых сел, предавшись там вполне влечениям своей страстной, пылкой, истинно русской натуры»28. Заезжала она и в Измайлово, но большую часть времени проводила в старинной Александровской слободе, находившейся в ведении ее собственной Вотчинной канцелярии. Там близ Христорождественского храма и торговой площади стояли палаты дочери Петра. В них размещалась ее свита во главе с гофмейстером Семеном Нарышкиным: Мария Румянцева, Аграфена Салтыкова, врач Арман Лесток, камер-юнкеры Александр Шувалов и «раб ее сердца» Александр Бутурлин, ее милый друг камер-паж Алексей Шубин, родня — Гендриковы и Скавронские, юнгферы, камер-медхены[5], музыканты, певчие, карлицы.
Летом Елизавета в простом сарафане водила хороводы и плавала на лодке; осенью под звуки рога гонялась с псовой охотой за зайцами; зимой скользила на коньках и каталась в санях на тройках; устраивала песни и пляски с участием слободских молодцов и девок. Денег порой не хватало, но веселье било ключом: к столу цесаревны ежедневно подавалось вдоволь спиртных напитков, так что в месяц выходило по 17 ведер водки, 26 ведер вина и 263 ведра пива — и это «окроме банкетов»29. Двадцатилетняя царевна жила широко и любила много — по-словам того же биографа, «роскошная ее натура страстно ринулась предвкусить прелестей брачной жизни». От того времени осталась песня, приписанная народной памятью Елизавете:
Я не в своей мочи огнь утушить,
Сердцем болею, да чем пособить,
Что всегда разлучно и без тебя скучно;
Легче б тя не знати, нежель так страдати.
В те годы и сам юный государь со своей охотничьей командой носился по ближним и дальним окрестностям Первопрестольной. Из «Росписи охоты царской» следует, что для императора в Измайлове были заготовлены 50 саней, 224 лошади, сотни собак и «для походов 12 верблюдов»; «поезд» обслуживали 114 охотников, сокольников, доезжачих, лакеев и конюхов30. В Москве царя видели редко. По неполным подсчетам (без коротких поездок на один-два дня), он за два года пребывания в Москве провел на охоте более восьми месяцев.
