Артем Драбкин - Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.
Для встречи противника нужно иметь скорость. Начинаешь крутое планирование с 2000, допустим, снижаешься с увеличением скорости, потом поднимаешься, постепенно теряя скорость. Разворот и опять снижение. Такие «качели». В случае появления самолета противника — с большой скоростью заходи и сбивай. Мы пикируем, сбиваем, а звено прикрытия нас прикрывает. Расстояние между группами было 500—800 метров, потому что дальше зрительная связь теряется.
Идут бомберы, а немецкая группа прикрытия на солнце. Наша группа пошла в атаку, и Коля Зонов потянулся за нами — хотел сбить, проявил инициативу. Ему командир группы говорит: «Встань на место!» — а он потянулся... Его сверху истребители сопровождения... Он выпрыгнул с парашютом. Я свои уставные обязанности выполняю, а сам смотрю, как он там. Немец зашел и парашют его расстрелял. И ведь не пс-дурному погиб, а из-за отсутствия дисциплины.
Один летун любил, когда выполнит задание, приходить и с малой высоты делать бочку. Ему все командиры говорили, что не надо. И однажды он чиркнул крылом по земле и разбился. Засчитали как боевую потерю, потому что не успел сесть после выполнения боевого задания. Такие случаи бывали.
Четвертого я интересно сбил. Это было, наверное, под Будапештом. Задание я не помню, но я был в ударной группе. Не видел я ничего — видел ведущего. Развернулись, смотрю — перед моим носом вылезает «мес-сершмитт», целится сбить Решетова. Меня он не видел, так как выходил из-под меня, и я его не видел. Я на все гашетки, что были, нажал, и он передо мной разлетелся. Решетов: «Молодец!» А я и не верил, что я его сбил, думал, что не попал.
А третий... аэродром Хатван, возле Будапешта. Уже приближался конец войны. Там летали неоднократно на разведку аэродромов, и вот в какой-то момент я самолет на взлете сбил. «Мессершмитт-109».
— Отдавались ли личные победы на счета дру-гихлетчиков?
— Было дело. Комэском третьей эскадрильи был
ГСС Фотий Яковлевич Морозов [Морозов Фотий Яковлевич, рядовой. Майор, командир эскадрильи, осужден военным трибуналом за уголовное преступление, разжалован в рядовые в ноябре 1944 г. В послевоенные годы судимось была снята, так как в отставку вышел полковником. Воевал в составе 6-го иап и 31-го гиап (273-го иап) и 85-го гиап. Всего за время участия в боевых действиях выполнил 857 боевых вылетов (наивысший показатель среди результативных летчиков-истребителей СССР), в воздушных боях сбил 16 самолетов лично и 5 в группе. Герой Советского Союза, награжден орденами Ленина (дважды), Красного Знамени (дважды), Александра Невского, Отечественной войны 1-й ст., Красной Звезды, медалями]. Он сделал 857 боевых вылетов, и послали представление на вторую Звезду. Это был исключительно опытный летчик. Мы его называли «Мустафой» — был такой персонаж в фильме «Путевка в жизнь». В это время на месячную практику прислали инструкторов. В нашей эскадрилье был Абрамов с Качинского училища. Этот инструктор все время рвался в бой, но ведь сравнивать инструктора с боевым летчиком нельзя, и, когда обстановка позволяла, командир брал его с собой в полет. За месяц он сделал 30 боевых вылетов. Мало того, в одном из полетов кто-то, но не он сбил самолет. Он был в этой группе. И ему приписали. И после практики написали: «Прошел практику. В течение месяца выполнил 30 боевых вылетов, сбил самолет. Представляем к ордену Красного Знамени». Короче говоря, он приехал в училище с орденом. А в третью эскадрилью попал какой-то капитан. Стал выкаблучиваться: «Это не так, это неправильно, в Уставе так-то написано». Вылетов 10 сделал и вообще воспрял. На какой-то пьянке, причем проходившей без Фо-тия, капитана, обозлившись, избили, после чего он умер. Фотий, как комэск, взял вину на себя и получил 10 лет, но потом приговор смягчили, разжаловали в рядовые и оставили в полку, в нашей эскадрилье. Командующий армией Вершинин принял такое решение: «Раз тебе дали 10 лет, собьешь 10 самолетов — снимем судимость». А дело уже под конец войны было. Так вот все, с кем он летал, свои сбитые писали на него. Ведь для нас он был бог, даже рядовым. Мы же понимали, кто он и кто мы. Я с ним вылетов 10—15 сделал, сбивал. Так что к концу войны десять самолетов набрали, и его восстановили комэском, вернули звание майора.
Вообще взаимоотношения в эскадрилье были, как бы сказать, правильные, но и сложные, конечно. Бывали случаи трусости. От таких избавлялись. Один летун — три вылета сделал и три раза бросил в бою ведущего! Приходит в полк запрос. Надо послать на курсы усовершенствования одного летчика, имеющего не менее 30 боевых вылетов. Приписывают ему ноль и отправляют. Командир, может, и сохранил кого-то из летчиков, но, во-первых, он этому приписал ни за что, во-вторых, освободил его, дал возможность считать себя участником войны, а ведь на самом деле он трус.
У нас редко под трибунал отдавали. Только один раз я был свидетелем расстрела. При штабе дивизии служил повар. Я его немного знал, поскольку иногда там столовался. Однажды прилетаю с задания, к капониру подруливаю, смотрю — в капонире сидит этот повар, а рядом с ним часовой, поздоровались, он закурить попросил, я ему дал: «Что такое? Чего здесь делаешь?» — «Расстреливать привели». Я это воспринял как шутку, пошел докладывать, доложил результаты вылета. Иду, смотрю — самолеты садятся, целое представительство, на опушке леса красный стол накрыт, яма вырыта, и приводят этого парня. Военный трибунал, 3 человека. Я недалеко стоял. Выносят приговор: «За убийство венгерской гражданки суд приговаривает к расстрелу». Подвели к яме, выходит старшина, достает наган, стреляет — осечка. Сам майор достал и выстрелил. Потом я уже спрашивал ребят. Оказывается, он ночью деваху затащил на чердак, а когда начал ей в любви объясняться, то какой-то тяжелый предмет на голову ей упал и убил, — так рассказывали, а как на самом деле было — не знаю. Мы вообще мирных граждан не трогали. Мадьяры, румыны наши аэродромы чистили, их никто не обижал. Они к нам тоже хорошо относились. Я никогда не слышал слова «оккупанты», всегда вежливые были. Чехи вообще перед нами стелились, такие вечера нам устраивали. Нас распределили вчетвером к одному лавочнику, там у него на первом этаже магазин, а мы вчетвером жили на втором этаже в комнате, столовая была напротив. А после ужина приходили — он нас всех угощал. Когда закончилась война, он нашей эскадрилье дал 12 посылок — кто сестре послал, кто матери. Я вот сестре каракуль послал.
— Были ли в полку приписки к боевым счетам?
— Со стопроцентной уверенностью могу сказать, что нет. Ни в полку, ни в эскадрилье. Командир полка Еремин был жутким педантом, за что его многие не любили.
