Виктор Мальцев - Конвейер ГПУ
Следователь в бешенстве. Ему надо во что бы то ни стало не отставать от других в выполнении плана.
Еле живому преступнику об’являют, что он обвиняется уже не в шпионаже, а в троцкизме.
Навряд ли бедняга вообще когда-нибудь слышал даже фамилию этого обанкротившегося политикана. Но, владея плохо русским языком, доведенный до отчаяния пытками, он подписал, сам не понимая, документ, уличающий его в троцкизме.
Рассказ был очень краток и давал полное представление не только о жестокости следователя, но и о вероломной хитрости такового.
Мы все внимательно насторожились, когда он раскрыл рот:
– Мэнэ долга бил следователь по голова, лицо, спина и говорила – ты шп-пион, пиши бумажка.
Я ему гаварю: мая бумажка не пишет. Моя нет шпион.
Он еще бил и говорил: ты тросхист.
Моя опять говорил – не понимал, нет шпион.
Он даст бумажка и гаварит: ты тракторчи.
Моя очень обрадовалась, и я сказал: да, да, я тракторчи.
Он даст бумажку, повторяет – тракторчи – подпишись.
Я подписал, и больше меня не били.
Оказалось, что этот туркмен работал трактористом и весьма обрадовался, когда следователь, как ему показалось, наконец догадался об его профессии.
В протоколе было записано признание этого «закоренелого преступника» в троцкизме.
Конвейер делал свое дело. Перековка душ шла полным ходом. Ряды врагов народа росли, а с ними вместе росли и холмы над могилами невинно замученных людей.
Культура, в частности географические познания следователей, – доходила до курьезов.
Да и зачем им нужно знать географию. Они, подобно Митрофанушке из «Недоросля» Фонвизина, также заявляли:
– «Зачем нам учить географию, когда извощики должны знать, куда везти».
Для «Митрофанушек из Г.П.У.» географию с успехом заменяли плетка и кулак.
Один из моих соседей рассказал сценку, заставившую нас забыть на время жуткую обстановку и хохотать без конца.
Ему пред’явили обвинение в шпионаже, в начале – в пользу Японии, а затем – Ирана.
Он категорически отрицал.
Плеть, сапог и рукоятка пистолета делали свое дело, но преступник не сдавался.
Изобретательные следователи, наконец, всунули ему в рот шомпол и начали изображать пилу. При эхом двое тащили за концы шомпола, а третий с усилием сдавливал жертве челюсти.
Указанная операция, как видно, пришлась совсем не но душе моему знакомому, и последний, но выдержав, заявил, что он готов дать чистосердечное показание но своей шпионской работе.
Ему сейчас же дали бумагу и карандаш.
– Целые два часа, рассказывал он, я сочинил описание своей «преступной деятельности». Наконец надо было решить, и пользу какого же государства я шпионил?
И вот, минуту подумав и еще раз взглянув на плоско тупую физиономию итого «Митрофанушки», – твердо решил и написал:
– Работал по заданию контрразведки Сандвичевой республики.
Пусть, думаю, если мне не удастся дожить, то может быть какой-нибудь историк, разрывая архив, натолкнется на этот документ.
Таким образом я подписал протокол с признанием своей шпионской деятельности в пользу несуществующей республики.
Закончив сие сочинение, полное «искреннего раскаяния», подаю следователю. В голове мелькнула мысль:
– А вдруг он не такой дурак, как кажется, – и тогда Сандвичева республика обойдется мне весьма дорого.
Следователь, взяв бумагу, читает с довольной улыбкой написанную чепуху и дойдя, вероятно, до Сандвичевой республики, задумывается.
Чтобы спасти положение и сыграть на его самолюбии, я скромно заявляю:
– Эта республика находится в Южной Америке.
Бросив на меня презрительный взгляд, современный Паганель пробурчал:
– Не собираешься ли ты меня еще учить географии?
– Боже упаси, подумал я про себя, это как раз меньше всего входит в мои расчеты.
Русская пословица: «Лицо есть зеркало души» – вполне оправдалась. Физиономия следователя была отражением его внутреннего убожества. Меня это избавило от дальнейших сочинений и спасло жизнь.
Приняв подобающую позу, он уже бегло дочитал конец моей повести и заявил:
– Ну вот, надо было сразу сознаться в своих гнусных делах, тогда давно был бы уже в камере.
В общем, мы под конец остались оба довольны: он – моим искренним признанием, подтверждающим его безусловный талант, а я – своей вновь открытой мифической республикой и, главное, концом пыток.
Личное знакомство с конвейеромНа втором месяце сидения пришла, наконец, очередь и за мной. Часов в 11 вечера открывается форточка и голос надзирателя произносит:
– Мальцев есть?
Что то похолодело внутри, но стараюсь быть как можно спокойнее и отвечаю:
– Я.
Тот же голос об’явил:
– Одеться быстро.
Форточка захлопнулась. Сижу одетый. Несмотря на усилия, чувствую, как меня охватывает волнение.
Минут через 5 открывается дверь и раздается команда:
– Выходи!
Соседи провожают меня кивком головы. Выхожу в дверь и шагаю по узкому коридору с бесконечными номерами на дверях камер. Одни страж идет впереди, другой сзади.
Не успел сделать несколько шагов, как слышу голос идущего сзади:
– Руки назад!
Вспомнил, что об этом порядке мне говорили соседи но камере. Подчиняюсь и следую дальше.
Минуты через три мы стояли уже в коридоре здания Г.П.У. Мой страж постучал в одну из дверей и, скрывшись, через минуту вышел и приказал мне заходить.
Волнение нарастало. Вхожу.
На столом сидит следователь лет 25 с самодовольной физиономией. Зная заранее, что к столу следователя при допросе подходить не разрешается, остановился в ожидании у дверей. Следователь обращается ко мне достаточно вежливо, называя но имени и отчеству, хотя мы никогда друг друга не встречали.
– Итак, Виктор Иванович, надеюсь, вы в тюрьме уже познакомились со многими вещами, поэтому думаю, что в отношении вас, не придется применять крайних мер. Вы нам расскажете все откровенно.
Одновременно предлагает сесть за стол, стоящий в углу комнаты, на котором приготовлены бумага и карандаш.
– Вот, садитесь и искренно опишите все.
Я задаю невольно вопрос:
– О чем же мне писать?
Снова достаточно вежливый ответ:
– Ну, как – о чем! О всей вашей фашистско-шпионской работе.
Как будто по голове ударили молотом. Забыв все рассказы о конвейере, взбешенный, весь дрожа, я закричал:
– Как вы смеете говорить мне подобные вещи.
Выдержка следователя так же быстро исчезла, а с ней вместе и вежливый тон. Вскочив с места, он заорал в свою очередь:
