Виктор Мальцев - Конвейер ГПУ
Остальные соседи не представляли особого интереса и были в большинстве контрабандистами, переправляющими из Ирана терьяк (опий) в Туркмению. Но, попав в полосу ликвидации «врагов народа, и, вероятно, для счета, им всем приписывали шпионаж.
Судя по по лицам и отдельным репликам, их очень мало устраивало такое вольное переквалифицирование статьи.
В другое время большинство из данной компании контрабандистов считало бы за честь сидеть и беседовать с такими сравнительно важными чиновниками, какими являлась другая половина камеры. В настоящих же условиях только изредка некоторые из них вставляли фразу на ломаном русском языке:
– Раншэ поймал мэня с терьяк – пустяк – контрабанд, тэперь из-за вас стали мы шпион.
Иногда я задумывался над работой следователей. Неужели же они действительно верят и искренность признаний допрашиваемых?
Умственная работа но разоблачению заменялась плетью и сапогом. Каждый осел мог с успехом выполнить подобные функции.
Хотя большинство следователей по своему интеллекту мало чем отличалось от этого животного, разве только отсутствием трудолюбия.
Обычно иранцы и афганцы, не отдавая себе ясного отчета, что такое шпионаж, не заставляли следователей долго изощряться в получении желаемых сведений.
Уходя на конвейер, они боязливо, как школьники перед экзаменом, спрашивали, что им говорить следователю.
Ответы должны содержать в себе искреннее признание, хотя бы отдаленно походящее на правду и набавляющее от пытки.
Соседи обычно давали всем стандартные напутствия:
– Если будут пред’являть обвинение в терроре – сознавайся, что хотел взорвать Чарджуйский железнодорожный мост.
Если бы можно было извлечь из архивов показания всех этих террористов, то оказалось бы, что десятки организаций с сотнями преступников стремились к одной и той же цели. Но все бесплодно. Благодаря своевременному разоблачению Г.П.У., Чарджуйский мост и поныне благополучно существует.
Ведь стоило только одному неглупому и честному человеку суммировать все эти показания, как абсурдность последних становилась очевидной.
Но следователей меньше всего интересовал вопрос выявления преступников.
Важно было признание. Чем больше и быстрее таковое получалось, тем талантливее считался их разоблачитель.
Вам покажется дико, но это действительно было так, когда высшая инстанция давала контрольную цифру подлежащих аресту врагов народа.
Следователи, в усердии выполнить Данную директиву, не жалели сапог и кулаков.
Получить звание стахановца, а может быть украсить грудь медалькой – каждому было лестно.
Действительно, план выполнялся с превышением, причем, поверьте, без всякого очковтирательства, так вошедшего в систему других наркоматов при даче сводок.
Гимнастерки «особо талантливых выявителей врагов народа» украсились орденами.
При подобной штамповке обвинений – искренних признаний и щедрых поощрений – не стоило, конечно, утруждать свои убогие мозги кропотливой работой следователя, необходимой при выявлении действительных преступников.
Те же соседи перед уходом на конвейер наставляли:
– Если тебе пред’явят шпионаж и чтобы ребра твои были целы, – не задумываясь сознавайся в том, что ты считал в воздухе самолеты и сведения передавал в Иран или Афганистан.
Действительно, в Ашхабаде трудно было придумать другой, более интересный об’ект.
И вот, наш гражданский аэродром с пятью старыми пассажирскими самолетами становится излюбленным об’ектом шпионажа.
Злополучная пятерка самолетов в пылкой фантазии кающихся грешников превращается в 10, 15 и даже один сознался, что он видел 50 аэропланов.
Все эти цифры не смущали следователей.
Важно «искреннее признание». Последнее устраивало дознавателя, отмечающего у себя по выполнению плана еще одну единицу талантливой работы. Был также доволен и преступник, избежавший таким признанном пыток.
Как правило, подписавшего протокол с «чистосердечным признанием», – не били, а отправляли обратно в тюрьму.
Вернувшись в камеру, новоиспеченный шпион возбужденно, по радостно говорил:
– Подписал протокол, что считал в воздухе самолеты, а сведения передавал за границу.
Этого наивно детского лепета было достаточно, чтобы человека расстрелять. Но зато последний знал, что его снова не пригласят на конвейер.
Дальше следовало сиденье в камере в ожидании приговора. Решение выносилось заочно так называемой «тройкой». За одну ночь, стараясь не затормозить общий ход конвейера, это верховное судилище рассматривало сотни дел с «чистосердечными признаниями».
Приговоры были коротки и гласили – «расстрел», 5, 8, 10, а позже, особым добавлением к кодексу – и 25 лет.
Надо было видеть радостные лица людей, не забудьте, абсолютно ни в чем неповинных, получивших 8-10 лет, чтобы представить кошмар этой инквизиции.
Последние прыгали, как дети. Действительно, вместе с 8-10 годами кончалась пытка и жуткие еженощные ожидания расстрела. В перспективе – лагеря, которые после пережитого представлялись курортом.
Остающиеся с завистью посматривают на счастливцев. У одних впереди еще конвейер, другие каждую ночь ожидают конца.
Но был и другой сорт преступников, которые ни за что не желали подписать протокол и сознаться в том, чего никогда не делали. Тогда конвейер работал полным ходом, и упрямых закоренелых преступников часто уносили на кладбище или же полуживых снова бросали в тюрьму для передышки.
Вид этих злостно не раскаивающихся людей при возвращении в камеру внушал ужас.
Дней через 10 после моего пребывания в камере №19 принесли одного туркмена после 23-дневного беспрерывного допроса. Дна дня он лежал без движения. Товарищи вливали в рот воду. Запекшиеся губы представляли сплошное кровавое месиво, а вместо зубов зияли развороченные десны.
Но живуч человеческий организм.
На третий день наш труп начал уже приподниматься и обводить мутными глазами окружающих. Затем попросил снять с него одежду.
Тут нашим глазам представилась жуткая картина: спина представляла сплошную рану. Грязная рубашка вместе с гноем и кровью отделялась от мяса. Внутренности были отбиты, и кашлял он кровавой пеной.
Придя в себя, последний на ломаном русском языке начал свой рассказ. Жутью повеяло на окружающих от этих простых слов. Его обвинили в шпионаже. Он упорно отрицал свое преступление. Применяемые пытки не сломили стойкости духа.
Следователь в бешенстве. Ему надо во что бы то ни стало не отставать от других в выполнении плана.
