Виктор Кротов - Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли
– Нет, платить не надо. И остальным никому денег не давайте. Всё равно мы делаем то, что должны.
Здесь нужен комментарий. Предложить деньги для Машеньки было просто подвигом. Мы с ней не умеем давать взятки. Но в этот раз она считала необходимым это сделать. Слишком большое впечатление на нас с ней произвёл недавний разговор близкого нам человека в одном из крупнейших всероссийских лечебных центров:
– Вы москвичка, – говорил ей профессор, – у вас есть полис, вам повезло. Всё лечение будет для вас совершенно бесплатно. Но благодарность врачу приветствуется.
– И какого же размера… благодарность?
– Мне, хирургу, – от пятидесяти до семидесяти тысяч. Рублей, разумеется. И лечащему врачу тысяч двадцать не забудьте.
Добавлю, что даже перевязочные материалы там надо было покупать за свой счёт, в аптеке. Платить за смену постельного белья, и за любую другую услугу…
На этом фоне бескорыстие Трубокура выглядело неожиданным. Тем более что лежачий Николай и другие пациенты обеспечивали себе услуги санитарок с помощью сотенных бумажек (да и то не всегда удавалось дозваться). И Машенька, стесняясь, всё-таки клала купюры в карман санитаркам и медсёстрам, пока деньги не стали иссякать. Потом, когда мы уже были дома, Машенька разговорилась со знакомой, у которой муж лежал в этом же отделении, у Трубокура. И выяснилось, что бескорыстие Трубокура объяснялось своеобразно. Суммы, названные знакомой («У нас сын коммерсант, он на всё был готов» – извиняющимся тоном говорила она), превосходили наше некоммерческое воображение. Очевидно, что предложенная Машенькой сумма, гораздо более скромная, оказалась вне диапазона интересов Трубокура – и он гордо отказался за себя и за всех.
Потом мне стало хуже. И очередной разговор Машеньки с Трубокуром носил уже другую окраску:
– Надо же сделать что-нибудь! – говорила Машенька. – Есть же всякие новые лекарства.
– Не вижу в этом смысла, – отозвался Трубокур меланхолично. – Я вообще в медицине разочаровался.
Машенька опешила:
– А зачем же вы здесь работаете?
– Ну, мне уже до пенсии недалеко… А у вашего мужа – просто раковая опухоль в мозгу. Тут ничего не сделаешь.
Как Машенька, так остро из-за всего переживавшая, это выдержала?.. Она даже нашла силы спросить:
– Откуда же вы знаете? Ведь никаких обследований не было.
– А я и так вижу. Знаете, сколько у меня больных перебывало…
К счастью, она Трубокуру не поверила. Молитвы, друзья и деньги, неожиданно собранные многими сочувствующими, позволили отвезти меня на томографию в другую больницу, а потом в большой нейрохирургический центр. Стало более или менее ясно, что происходило в моем мозгу (один инсульт дома, два других в больнице).
Под давлением Машеньки Трубокур был вынужден назначить хоть какие-то процедуры. Как только мне стало получше, она попросила одного из наших друзей перевезти меня домой.
С каким облегчением, наверное, Трубокур, наконец, меня выписал, когда Машенька его об этом попросила! Я и так пролежал у него на несколько дней больше положенного. Да и летальных исходов у него и без меня хватало. Машенька видела в коридоре бывших пациентов, накрытых с головой, но мне об этом рассказала тоже намного позже…
Кстати, тяжёлых больных могут доставить домой бесплатно. Для этого заказывают «скорую помощь» – в ночные часы, когда работы меньше. Привозят к подъезду дома, а там оставляют добираться до квартиры самостоятельно (посреди ночи!) … Спасибо тем, кто помог нам сделать это иначе.
Это уже не о Трубокуре, а о характерных чертах нашей медицины… А Трубокур вызывает у меня сейчас лишь ироническое удивление. Но рассказать о нём необходимо. Чтобы знать: в больнице приходится бороться за своих близких не только с болезнями, но и с трубокурами. Даже если они не курят трубку.
Немного о медицине
Ещё из бесед Антония Сурожского, который сам был врачом по светской специальности:
«Я думаю, медицина как отрасль человеческой деятельности занимает совершенно особое место именно потому, что наука в ней сочетается с ценностями, подходом, не имеющими ничего общего с наукой. В основе врачебного подхода – сострадание, а сострадание по самой своей природе ненаучно. Это человеческий подход, который может быть привнесён в любую отрасль человеческой деятельности, но медицины вовсе не существует вне сострадания, без сострадания. Медик, если он только человек науки, способный холодно, хладнокровно, бесстрастно делать то, что требуется, без всякого отношения к пациенту; медик, для кого главное не пациент, а действие врачевания, будь то лекарственное лечение, хирургическое вмешательство или иные методы, – не медик в том смысле, в котором я надеюсь, я хотел бы, чтобы мы все думали о медицине.
…В основе отношения врача к пациенту, к проблеме болезни, ко всей этике и философии медицины лежит сострадание, чувство солидарности, уважение и благоговение перед человеческой жизнью, отдача тому единственному человеку, который сейчас перед ним. Без этого медицинская деятельность может быть чрезвычайно научной, но потеряет самую свою суть.
…Пациент не нуждается в том, чтобы мы ощущали его боль или его страдания, он нуждается в нашей творческой отзывчивости на его страдания и его положение, нуждается в отклике достаточно творческом, чтобы он подвигнул нас к действию, которое в первую очередь коренится в уважении, в благоговении по отношению к этому человеку. Не к анонимному пациенту, не к седьмой койке тринадцатой палаты, но к человеку, у которого есть имя, возраст, черты лица, у которого есть муж или жена, или возлюбленный, или ребёнок. К кому-то, кто должен стать для нас до предела конкретным и чья жизнь, следовательно, значительна не только потому, что таково наше отношение к жизни вообще, не потому, что нас научили, что наша цель – оберегать жизнь, продлевать её как можно больше, но потому, что этот определённый человек, нравится он мне или нет, значителен.
…Можно говорить об очень глубоком сотрудничестве между пациентом и врачом. Сотрудничество должно существовать всегда, потому что пациент не может быть просто «объектом лечения». Если он не сотрудничает, не понимает, что с ним происходит, не борется за жизнь, за цельность вместе с врачом, то лекарства не всегда могут помочь.
…Врач, видя, что не может человека исцелить, порою старается «скользнуть» мимо него: его похлопать по плечу, сказать несколько слов и пройти, оставив всю заботу – а она очень тяжела, – на сёстрах милосердия и на семье…»
Мудрый взгляд человека, обдумывающего духовно-практический смысл своей профессии.
Мне же клиника, где я находился, представлялась чем-то вроде армейского подразделения, где нижним чином является пациент. Или неким рутинным производством, где пациент должен играть роль болванки. Или пирамидой специалистов, возглавляемой профессором Случаем. О медицинской науке мне судить трудно. Но для человека, попавшего в такую больницу, медицина превращается в науку выживания – с помощью врачей или несмотря на неё. Здесь дело как-то не доходило до того врачевания, которое становится для человека помощью в обретении целостности, до возможности пациента сотрудничать с врачом – по слову Антония Сурожского.
Мне предстояло понять и другое. Что болезнь – это своего рода телесное суммирование душевных ошибок. Что она становится для тебя важным упражнением на преодоление. Что здоровье – это прежде всего умение договориться с собственной природой. Что это сокровище приходится разыскивать у врачей тогда, когда не разыскиваешь его у природы.
Пока мысли мои приноравливались к новому состоянию, я всё лучше понимал, что одно из важнейших для меня лекарств, которое никто не пропишет, – это поиски смыслов в прожитом, обретение цельности… В нетерпении и в предвкушении этой большой терпеливой работы память выхватывала отдельные кусочки того, что предстояло сложить в некоторую мозаику.
Легенда о родителях
Прежде всего, хотелось бы рассказать о родителях, легенду о них. Не потому это легенда, что в ней какой-то вымысел. Просто она давно для меня превратилась в некий образ, отшлифованный восхищением перед тем, как переплелись эти две пульсирующие судьбы.
Отец14 родился в далёком сибирском Усть-Каменогорске, в русской семье – такой русской, что больше некуда… Дед его был углежогом15, отец столяром и книготорговцем, а мать вела хозяйство. Рано стал самостоятельным. Сменил много городов и занятий, набрался ума-разума от многих замечательных людей, учился на художника, стал учителем, а когда разразилась война – пошёл воевать добровольцем, получил много наград за отвагу. Он побывал в разных странах и всюду старался понять, как люди учат и воспитывают детей. С фронта посылал письма в «Учительскую газету» и в Наркомпрос16 – с мыслями о послевоенной педагогике…
