Дмитрий Ястржембский - Гоголь в Москве (сборник)
Парадокс лишь в том, что в работе Земенкова о Гоголе нет Гоголя. В определенном смысле, конечно. Скандал? Сейчас объясню.
Б. С. Земенков
Тот, кто захочет найти в этой книге живого Николая Васильевича, немедленно будет возмущен оценками его творчества, отношений и жизненного пути в духе советской идеологии. Даже факты и цитаты к ней местами просто подгонялись. И уже не выяснить, где в этом смысле сам автор был вынужден следовать официальному взгляду, а где правил его редактор. «Шаг вправо, шаг влево» в деле толкования классиков в те времена делать было нельзя.
Поэтому Гоголя ищите в Гоголе — в его собственных произведениях и переписке. А героем Земенкова была Москва. И правильнее было бы назвать его книгу «Москва вокруг Гоголя». Здесь идеология ничего не искажала, и цензор над душой не стоял. Поиск мемориальных адресов по переписке, дневникам и воспоминаниям, исследование истории владений (в том числе перестройки зданий) по архивным материалам — в этом москвоведу не мешал никто. Он делал это методично и профессионально, сравнивая свою работу с работой следователя, и разрабатывал свой (хочется сказать: «дедуктивный») метод, изложенный им в лекции, подготовленной как раз в годы работы над «Гоголем в Москве»3.
Результаты именно краеведческих, а не литературных, исследований придают ценность труду Земенкова. Именно сведения об адресах и домах вполне отражают реальность, и хотя могут уточняться, но не могут устареть.
Портреты домов у Земенкова более достоверны, чем портреты людей. Борис Сергеевич был, прежде всего, художником, потом — художником-реставратором, потом уже — писателем. От книги «Гоголь в Москве», да и от всего его творчества может возникнуть ощущение, что не дома выступают у него декорациями для театра человеческой жизни, а наоборот, люди играют роль стаффажных фигур для городского пейзажа, или роль повода для художественной реконструкции здания. Душой обладают не люди, а дома. Земенков часто цитировал В. И. Сурикова: «Я на памятники, как на живых людей смотрел — расспрашивал их: „Вы видели, вы слышали — вы свидетели…“ Стены я допрашивал, а не книги».
Но и эта точка зрения — лишь один из ракурсов. Земенков любил своих персонажей: Чехова и Толстого, Пушкина и Белинского, Гоголя и Щепкина — вдохновлялся их творчеством, изучал переписку, знал и ощущал, как живых. Доказательством тому — книга очерков о Москве первой половины XIX века4, составленная и прокомментированная Земенковым с большим знанием и любовью (включала, кстати, и замечательный отрывок из «Петербургских записок…» Гоголя, о Москве и Петербурге). Просто, став московским краеведом, Земенков и вдохновлялся почти исключительно на краеведческие исследования. Как он к ним пришел, как он ими занимался и каковы были их плоды — вот чему еще предстоит уделить внимание в этом очерке.
* * *«Борис Сергеевич Земенков родился в 1902 г. в Москве. В год его рождения его отец, служащий Московской государственной сберегательной кассы, жил на Плющихе, в 1907 г. снимал квартиру в 1-м Переяславском переулке, позже, вплоть до революции и в первые послереволюционные годы, семья жила у Красных ворот в доме Афремова — одном из первых московских „небоскребов“, восьмиэтажном доме на углу Орликова переулка. У Красных ворот прошли детство и юность Земенкова»5.
Сотни мальчиков рождаются ежегодно в разных живописных местах Москвы. Им дела нет до живущих рядом с ними художников и писателей, они с легкостью бьют из рогаток стекла в окнах архитектурных памятников, и мало кто из них берет потом в руки кисть или перо, тем более с тем, чтобы посвятить их родному городу (я говорю скорее о прошлом: сейчас рогатка — «раритет» и «винтаж»). Что привело Земенкова к поиску ушедшей в прошлое жизни — и чьей! — старых московских домов? С чего начал он строить свой фантастический, театрализованный мир, где ожившие тени исполняли свои роли прямо на улицах, или сами служили декорациями солировавшим особнякам, гостиницам, храмам?..
В шестнадцать лет Земенков поступает на графическое отделение Училища живописи, ваяния и зодчества (с 1920 — ВХУТЕМАС), одновременно посещает студию стиховедения и слушает лекции В. Я. Брюсова, Андрея Белого, В. И. Иванова, увлекается левыми течениями в поэзии и живописи — годы учебы его проходят «не под знаком овладения мастерством, а в метаниях и поисках „нового искусства“, новых художественных средств, в отрицании всего предшествующего»6.
В 1919 году он проводит несколько месяцев на Восточном фронте, участвует в боях; полученная контузия всю жизнь будет напоминать о себе нервным тиком. Еще до ухода на фронт Земенков примкнул к кружку Ипполита Соколова — группе экспрессионистов, издававшей произведения своих единомышленников. В 1920 году появляется его первая книжка — «Стеарин с проседью. Военные стихи экспрессиониста»:
И если выстрел качнется человеком, давно не евшим,
Качнется огоньком — начищенной медью,
Только станет менее выцветшим
Вечный снега стеарин с проседью7.
Опыты в стихах, графике и по теории направления восемнадцатилетний авангардист продолжает еще в двух замечательных книжечках (они издавались маленькими и тоненькими). Теоретическое «Корыто умозаключений»8 с жаром доказывало, что все прежнее искусство послужило лишь навозом для цветка экспрессионизма. Однако важно другое: среди зауми этих пылких заявлений уже различимо характерное для будущего москвоведа стремление открыть «свой мир», невидимый для непосвященных. Как и в эпатирующих «умозаключениях», в стихах Земенкова (местами, кстати, еще более вызывающих) проявляется осознание ирреального внутреннего мира, а также страсть к сочному, колоритному образу:
И если высосется сейчас электричество,
Лучше заранее очи режь,
Потому что галлюцинаций такое количество,
Что они становятся в очередь.
Поэтический сборник «От мамы на пять минут»9, откуда взяты эти строки, иллюстрирован двумя авангардистскими рисунками Земенкова. Их выразительность свидетельствует о серьезной творческой работе, которая искупает и юношескую жажду самоутверждения, и полемический азарт «Корыта…». Кстати, в сборнике «От мамы…» Земенков очень дружно уживается с имажинистами Александром Краевским и, более известным, Вадимом Шершеневичем, а в следующем году вообще переходит от Соколова в «Российское Становище Ничевоков».
Рисунок Б. С. Земенкова
Звание «Чрезвычайного Ничевока живописи» указывает на то, что изобразительное искусство все-таки доминировало в творчестве Земенкова, постепенно вытесняя из него поэзию, значительных успехов в которой у него с тех пор уже не было заметно. Но в начале 1920-х он еще выступал на поэтических вечерах в Политехническом музее и Доме печати, посещал литературные кафе «Домино» и «Стойло Пегаса», и, может быть, самое ценное, что дал ему этот период для дальнейшей деятельности, заключалось в общении, знакомствах с С. А. Есениным, В. В. Маяковским, Н. Н. Асеевым. Об этих и других поэтах, писателях, художниках многие годы спустя он будет писать уже как москвовед, выявлять их адреса, вспоминать, где встречался с ними сам, как выглядели памятные дома тогда, во времена его молодости:
