Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894
— И батюшке таки же отдайте сию минуту! — строго сказал капитан.
Неудовольствие банкомета еще более усилилось. С злобой и проклятием он снова стал отсчитывать деньги для возврата второму жалобщику. Когда и эта операция была окончена, капитан направился к выходу, предварительно прочтя внушительную тираду:
— Я требую сейчас же прекратить игру и убрать карты. В противном же случае я всех, кто будет играть, высажу с парохода на ближайшей пристани.
После небольшой паузы и общего неприятного положения, священник поднялся со своего места, приоткрыл дверь, заглянул в коридор и, обращаясь к компании, торжественно сказал:
— Ушел!.. Поднялся вверх… И уж, вероятно, более сюда не возвратится… Теперь, господа, можно снова продолжать игру… Кто будет держать банк?
Картина.
Рассказы Васильева из закулисной жизни так же были полны интереса и юмора. Он как-то передавал мне весьма забавный эпизод об исполнении им роли Горацио в «Гамлете» на сцене одного из провинциальных театров.
Это было во времена его юношества. Служил он у захудалого антрепренера, дела которого были далеко не блестящи. Для пополнения сборов антрепренер вздумал пригласить на гастроли какого-то трагика. Для первого выхода этого гастролера назначен был «Гамлет», и, за неимением соответствующих исполнителей, роль Горацио поручили Павлу Васильевичу, игравшему тогда исключительно только комиков и не подходившему к этой роли ни своею внешностью, ни возрастом.
Местный трагик, разумеется, был очень недоволен появлением гастролера. После долгого сумрачного раздумья он порешил «подложить свинью» своему конкуренту при первом же его дебюте. Имея большое влияние на юного Васильева, он сказал ему накануне торжественного спектакля:
— Паша, тебе, кажется, отдана роль Горацио из «Гамлета»?
— Так точно, мне.
— Этот приезжий дурак… думает, что после меня он может иметь успех здесь?! Ведь это вздор?
— Да-с, кажется, вздор…
— Вот то-то и есть!.. Мы ему свою силу и преимущество покажем! Ты как думаешь, покажем?
— Ну, конечно, покажем, — поддакивал Васильев, отлично знавший крутой и несговорчивый нрав своего коллеги.
— Молодец… Ну, так слушай… я хочу непременно наказать этого нахала…
— Накажите!
— И ты мне должен помочь.
— Я? — изумился Павел Васильевич.
— Да — ты!
— Что ж я могу сделать? Я человек маленький…
— Не финти! Ты многое можешь сделать! Ты можешь сделать то, чего и не воображаешь!
— Неужели? — искренно удивился комик.
— Клянусь тебе душой и телом! — подтвердил трагик. — Но для этого ты должен меня слушаться и делать только то, что я прикажу.
— С удовольствием!
— Ну, то-то… Для первого раза твоя услуга должна выразиться в том, что завтра ты оденешься и загримируешься по моим указаниям. Ты явишься в уборную пораньше, и я тебя научу, как должно играть эту классическую роль. Однако, непременным условием нашего сообщничества должно быть то, что ты обещаешься и клянешься, до выхода своего на сцену, никому не показываться и до тех пор не покидать уборной, пока не поднимут занавеса. До этого тебя никто не должен видеть, не то разнесу… Когда же выйдешь на сцену, ни на шаг не отходи от гастролера. Все время двигайся за ним, как тень: куда он — туда и ты… При этом ты должен быть тверд характером: что бы он тебе ни говорил, как бы ни ругался, но ты не смей уступать его требованиям, памятуя, что у тебя есть такой заступник, как я…
— Уж будьте покойны… пристану, как пластырь… ни на шаг не отойду от него…
— Смотри же! Забыт не будешь…
На следующий день Васильев явился в театр чуть ли не за два часа до представления и в уборной, согласно предварительному уговору, встретился с мстительным трагиком, который тотчас же принялся его гримировать. Прежде всего надел он на него рыжий парик, с длинными, густыми клочьями волос, отчего голова Павла Васильевича получила необычайно огромный вид; лицо его выпачкал красной краской и вообще сделал из его физиономии нечто такое, что сам Васильев чуть не лопнул со смеху, осматривая себя в зеркало. Если же ко всему этому прибавить испанский костюм, то уморительная карикатура на Горацио будет вполне законченной.
Не осмеливаясь ослушаться трагика, обладавшего внушительными кулаками и крайне беспокойным характером, Васильев в своем бесподобном гриме не показывался никому до самого своего выхода на сцену. Но когда он появился перед глазами многочисленной публики, собравшейся на этот спектакль, то весь театр в патетическом месте разразился дружным смехом. Гастролер положительно остолбенел. Он с диким ужасом взглянул на Горацио и весь затрясся, как в лихорадке. В свою очередь, перетрусил и Васильев, предчувствуя, что эта проделка не может пройти для него бесследно. Однако, собравшись с духом, он до конца выдержал свое карикатурное изображение роли и, чуть не уцепясь за дебютанта, начал расхаживать за ним по сцене. Ничего не понимая, гастролер попятился в сторону — Васильев за ним, гастролер в другую — Васильев тоже. Наконец, дебютант прямо-таки начал метаться по сцене, а Васильев все от него не отстает. Публика неудержимо хохотала, гастролер бешено скрежетал зубами, а Павел Васильевич продолжал с наивным выражением лица подавать реплики. Кое-как картину окончили. Не успели опустить занавеса, как Васильев бросился в уборную и заперся в ней; гастролер яростно кричал:
— Где этот негодяй? Дайте мне этого душегубца, я из него наделаю котлет!
Явившийся антрепренер еле-еле успокоил расходившегося гастролера, а когда пошел объясняться с Васильевым, то встретил энергичный отпор со стороны своего трагика, который внушительно заметил ему:
— Сам виноват! Не смей делать ни малейшего замечания этому молодцу? Почему он знает, как надо гримироваться и как следует играть в трагедии… Он ведь комик…
— Комик, но не сумасшедший… Таким эфиопом можно загримироваться только на любительском спектакле в больнице для душевнобольных?.. Знаю я, что это нарочно, что это подвохи…
Для последующих актов Васильев перегримировался; однако публика не могла в продолжение всего спектакля забыть его первого явления и все время посмеивалась. В общем, впечатление получилось невыгодное, благодаря чему дебютант на другой же день уехал из этого города, не желая продолжать гастролей, так неудачно начавшихся.
Когда Васильев был совсем еще мальчиком и учился в московском театральном училище, с ним произошло однажды на масленице, во время утреннего спектакля в Большом театре, гораздо большее приключение, имевшее также более печальный исход.
