Антон Короленков - Сулла
Именно перед сражением под Нолой случилась история, о которой потом много говорили: перед сражением римский командующий приносил жертвы, и изпод алтаря выползла змея. Гаруспик Гай Постумий, предсказывая успех, стал призывать Суллу атаковать самнитов, что тот и сделал. В итоге он не только разбил неприятеля, но и захватил его лагерь, а по Цицерону, служившему тогда под его началом, — даже два (О дивинации. I. 72; см. также: Валерий Максим. I. 6. 4). Если случай с огненным столбом под Лаверной можно было толковать как угодно, то здесь не возникало никаких сомнений: Сулла — любимец богов, умеющий к тому же понимать их волю.
Затем победоносный полководец подступил к гирпинскому городу Эклану. Его жители как будто ожидали шедших на выручку луканов. Сулла, догадываясь об этом, дал им на размышление всего час, а тем временем обложил деревянную стену Эклана хворостом и через час поджег ее. Жители сдались, но римский военачальник все равно отдал город на разграбление — ведь жители сдались не по доброй воле, а под давлением обстоятельств (Аппиан. ТВ. I. 51. 222–223). Не менее вероятно, что он хотел также дать солдатам поживиться.
Веллей Патеркул рассказывает, что вместе с Суллой сражался его прадед, кампанец Минаций Магий. Он набрал среди гирпинов легион, во главе которого и воевал против повстанцев. Во главе этого войска Минаций еще под руководством Дидия участвовал во взятии Геркуланума, а под началом Суллы — в осаде Помпеи и взятии Компсы (П. 16. 2). Вероятно, именно с ним связан дошедший до нас отрывок из мемуаров Суллы.[730] Он гласит: «Если случится, что вы теперь поразмыслите обо мне, то вы поймете: лучше мне быть вашим согражданином, чем врагом, и лучше мне сражаться за вас, чем против вас, и причиной тому будут как мои заслуги, так и заслуги моих предков» (Авл Геллий. XX. 6. 3)*. Возможно, эта витиеватая речь принадлежит Минацию и обращена к Сулле, который понял намеки кампанца и даровал ему права римского гражданства, а сыновья последнего стали впоследствии преторами (Веллей Патеркул. П. 16. З).[731]
После взятия Эклана Сулла стал покорять и другие города гирпинов. Многие из них сдались и избежали участи Эклана. Упомянутую же Компсу, повидимому, взяли с боем — иначе зачем было бы Веллею Патеркулу специально оговаривать участие своего прадеда в ее покорении? Так или иначе, вскоре все племя гирпинов было покорено, что явилось тяжелым ударом для дела восставших (Аппиан. ТВ. I. 51. 223; Ливии. Периоха 75).[732]
После этих успехов Сулла вторгся в Самний. Поскольку он нанес удар там, где его не ожидали,[733] то добился полного успеха. Самниты понесли большие потери, а их военачальник Папий Мутил получил ранение и бежал в Эзернию — ту самую, которую в прошлом году пытался спасти Сулла. Тот захватил лагерь Мутила и атаковал один из главных городов Самния — Бовиан, куда перебрался италийский сенат изза наступления римлян на Корфиний.[734] В Бовиане находилось три цитадели. Сулла отправил в обход один из отрядов, поручив ему захватить одну из этих цитаделей и дать знать об успехе дымовым сигналом, а сам выстроил войска перед основными силами неприятеля. Когда его отряд взял первую цитадель, командующий двинул армию на самнитов и после ожесточенного трехчасового боя овладел Бовианом. Столица восставших была перенесена в Эзернию.[735] Вскоре Сулле сдалось еще несколько мелких племен. Правда, в Кампании оставалась непокоренной Нола, под стенами которой будущий диктатор одержал столь блестящую победу, но она, казалось, вотвот падет (Аппиан. ТВ. I. 51. 223–225; Ливии. Периоха 75; Флор. III. 18. З).[736]
Конечно, говорить о покорении самнитов, как то делают Ливии и Флор, нельзя — они еще покажут себя. Но после таких успехов Сулла доносил о их полном разгроме, и те, кто хотел верить ему, величали его победителем самнитов. Именно их предки в свое время заставили римскую армию сдаться в Кавдинском ущелье в 321 году и провели ее под ярмом. И хотя римляне уже не раз и не два жестоко отомстили за унижение, им было приятно еще раз насытиться кровью и слезами старинных врагов. Бесспорно, это делало Суллу главным героем кампаний того года.[737] Теперь он мог подумать и о консульстве, о котором его отец, дед, прадед и мечтать не могли. А потому не приходится всерьез воспринимать слова Плутарха о том, будто Сулла невысоко ставил консульство по сравнению с тем, что готовил для себя в будущем (Сулла. 7.1).[738] Плутарх, как обычно, забегает вперед: он знал о начавшейся вскоре гражданской войне, а Сулла — нет. Ливии же замечает по поводу надежд полководца на высшую магистратуру: «Редко притязал в Риме на консульскую должность ктото другой, еще до консулата совершив столько подвигов» (Периоха 75).
Союзническая война заканчивалась. Гай Косконий захватил Салапию, Канны, Венузию и разбил самнитского вождя Требация на реке Ауфид;[739] Апулия почти полностью была им покорена. (Его преемник Цецилий Метелл Пий, будущий шурин Суллы, победит в сражении самого Попедия Силона, который тогда же и погибнет — это, правда, произойдет уже в 88 году.) Помпеи Страбон покорил марруцинов, вестинов, пелигнов, марсов. Осенью 89 года он после почти годовой осады взял твердыню мятежного Пицена — Аскул.[740] Вообще этот полководец не уступал славой своих подвигов Сулле. Но примечателен он не только победами. За заслуги в осаде Аскула Помпеи Страбон наградил римским гражданством целую турму испанских всадников — около 30 человек (ILS. 8888). Конечно, Марий в свое время пожаловал то же самое двум когортам камерийцев, то есть почти тысяче воинов, но это были всетаки италийцы, а теперь речь шла о провинциалах.[741] Кроме того, Помпеи провел закон о даровании прав латинского гражданства общинам по ту сторону реки Пад (Плиний Старший. III. 138; Асконий. 9С). Он очень уютно чувствовал себя на севере Италии и явно не собирался расставаться с положением некоронованного властителя тех краев.
Римляне и выиграли, и проиграли Союзническую войну. В чисто военном отношении, конечно, они одолели мятежных италийцев, но вряд ли их победа стала бы возможной без политических уступок, применения старинного принципа «разделяй и властвуй». Верные союзники Рима и менее стойкие повстанцы получили civitas Romana, тогда как самые упорные борцы, самниты и луканы, своей кровью оплатили их гражданские права.
Но Рим не только вынужден был отчасти поступиться монополией на господствующее положение. Побеждая италийцев, он побеждал самого себя, ибо уничтожал тех, чьими руками вчера еще завоевывал мир. «Римляне предпочли, обессилев сами, дать права гражданства побежденным и надломленным, чем сделать то же самое, пока были сильны обе стороны», — писал Беллей Патеркул (П. 17. 1). По его словам, война унесла 300 тысяч жизней (П. 15. 3). И хотя эта округленная цифра изрядно преувеличена,[742] ясно, что военной мощи Римской державы был нанесен тяжелый удар.
