Антон Короленков - Сулла
Впоследствии диктатор рассказывал, что видел под Лаверной, в землях пелигнов, как изпод разверзшейся земли вырвался язык пламени и уперся в небо. Прорицатели якобы заявили, что это предрекает приход к власти в государстве мужа с прекрасной и необычной внешностью, который прекратит смуты. Сулла будто бы уже тогда решил, что речь идет о нем[699] — рыжеватые волосы отличают его от других людей, а доблесть свою он доказал многими подвигами (Плутарх. Сулла. 6. 11–13; Орозий. V. 18. 5). Правда, первый год Союзнической войны не принес ему особой славы.[700] Но и горечи поражения тоже.
Не слишком гладко шли дела у италийцев и на другом участке северного фронта — в Пицене. В сражении у Фалернской горы объединенные силы Видацилия, Лафрения и Веттия разбили войско Помпея Страбона и заперли его в латинской колонии Фирме. Однако осаду города повели отряды одного Лафрения — его сотоварищи, очевидно, решили, что он справится с Помпеем один. Эта ошибка дорого обошлась союзникам. Пополнив армию новобранцами, римский военачальник дождался подхода корпуса Сервия Сульпиция и вырвался навстречу ему. Италийцы потерпели серьезное поражение. Развивая успех, Помпеи взял в кольцо стратегически важный город Аскул, а затем разгромил войско пицентинов, в честь чего сенаторы облачились в парадные одежды (Аппиан. ТВ. I. 47; Ливии. Периоха 75; Орозий. V. 18. 17). Под влиянием этих успехов Помпеи добился победы на консульских выборах на 89 год. Его коллегой стал другой отличившийся в боях командир — Луций Порций Катон.[701]
Почему же этой чести не удостоился Марий? Плутарх, озвучивая враждебную полководцу версию, пишет: «Эта война с ее бедствиями и превратностями судьбы настолько же увеличила славу Суллы, насколько отняла ее у Мария. Он стал медлителен в наступлении, всегда был полон робости и колебаний, то ли потому, что старость угасила в нем прежний пыл и решительность (ему уже было больше шестидесяти пяти лет), то ли потому, что, страдая болезнью нервов и ослабев телом, он, по собственному признанию, лишь из боязни позора нес непосильное для него бремя войны… В конце концов по причине телесной немощи и болезни он сложил с себя обязанности полководца» (Марий. 33. 1–2 и 6).
Однако эти рассуждения выглядят по меньшей мере странно. Если говорить о славе Суллы, то она еще была впереди — в 90 году его успехи оставались весьма скромными. Добровольно сложить командование Марий не мог — ему его просто не продлили.[702] И уж тем более не приходится всерьез воспринимать разглагольствования о робости и вялости полководца. Конечно, ему приходилось проявлять осторожность, но враг был силен, а его собственные воины не имели выучки и опыта. Зато успехи Мария говорили сами за себя, особенно в сравнении с катастрофами, постигшими Рутилия Лупа и Сервилия Цепиона.[703] Все объяснялось очень просто — сенат не желал нового возвышения победителя кимвров. Новые консулы, видимо, не горели желанием заполучить такого легата — Катон был его врагом, а Помпеи просто не нуждался в нем. Иметь подобного подчиненного означало рисковать собственной славой.[704] Поэтому сенат избавился от Мария при первом же удобном случае,[705] то есть по истечении срока легатских полномочий. А что до болезни, то это могло быть откровенным издевательством со стороны его врагов — мало ли кого отправляли в отставку «по состоянию здоровья»…
Все это, однако, не снимает еще одного вопроса — почему Марий не попытался добиться еще одного консулата и вновь сыграть роль спасителя государства? Плутарх не сообщает о его участии в выборах на 89 год, хотя выше рассказывает о таком куда менее значимом сюжете, как провал на выборах в эдилы (Марий. 5. 1–3). Посему можно не сомневаться, что победитель германцев и не пробовал попытать счастья. Почему? Очевидно, изза отсутствия шансов на успех. Нового возвышения Мария нобилитет не желал — арпинат и так уже был консулом шесть раз, тогда как после Сципиона Эмилиана этой чести и дваждыто больше никто не удостаивался. В 98 году он благоразумно отказался от участия в цензорских выборах, то же самое сделал и теперь, чтобы не терпеть унизительного провала.
Хотя римляне отразили первый натиск союзников и даже добились в ряде случаев серьезных успехов, общее положение оставалось тяжелым; одно дело остановить и потеснить врага, другое — выиграть войну. Росли трудности с комплектованием армии. Подкрепления приходили отовсюду — из Испании, Цизальпинской Галлии, с Сицилии, даже из Нумидии.[706] В войско приходилось зачислять даже вольноотпущенников (Ливии. Периоха 74; Annum. ГВ. I. 49. 212; Макробий. Сатурналии. I. 11. 32).[707]
Положение еще более осложнилось осенью, когда стало известно, что к движению готовы примкнуть прежде лояльные этруски и умбры.[708] И в октябре 90 года[709] консул Луций Цезарь издал закон, согласно которому те из повстанцев, кто сохранял верность Риму, получали права римского гражданства (Цицерон. За Бальба. 21; Annum. ГВ. I. 49. 212–213; Авл Геллий. IV. 4. 3). Это стало первой серьезной уступкой италийцам.[710] Она повлияла на настроения в Этрурии, общины которой предпочли в большинстве своем сохранить верность (Аппиан. ГВ. I. 49. 213). Те же, кто восстал, были разбиты Катоном. Взбунтовавшимся было умбрам нанес поражение легат Авл Плотий (Ливии. Периоха 74; Орозий. V. 18. 17).
10 декабря 90 года вступили в должность новые плебейские трибуны. Среди них были Марк Плавтий Сильван и Гай Папирий Карбон. В начале 89 года они предложили еще один закон, получивший их имя. Он предполагал дарование civitas Romana представителям союзных общин в течение двух месяцев — подразумевалось, что те, кто оказывает римлянам сопротивление, также может воспользоваться этой милостью, если сложит оружие (Цицерон. За Архия. 7). Правда, римляне и здесь сжульничали — новые граждане не вливались в состав 35 старых триб, что могло обеспечить им численный перевес, а образовывали восемь (позднее десять) дополнительных. Как бы они ни голосовали, повлиять на решение 35 остальных триб они не могли. Это в недалеком будущем вновь посеяло семена раздора (Беллей Патеркул. П. 20. 2; Аппиан. ГВ. I. 49. 214–215; 53. 231).
Плавтий провел и еще один закон — о комплектовании чрезвычайных судебных комиссий, рассматривавших дела по закону Бария. Теперь присяжные назначались не из одних только всадников, а свободно избирались по трибам (Асконий. 79С). В результате такой перемены в комиссии попали люди, придерживавшиеся иных взглядов, чем судьи предшествующего состава. Неудивительно, что вскоре Квинт Барий был осужден[711] на основании собственного закона (Цицерон. О природе богов. III. 81; Брут. 305).[712] Привлекался к суду и его коллега по трибунату Гней Помпоний,[713] но ему, видимо, удалось оправдаться (Асконий. 79С).[714]
