Джон Эш - Византийское путешествие
Как политический союз, заключенный на небесах брак Феофано и Никифора начался неплохо. Когда новый император въезжал в столицу, народ забыл о своей неприязни к анатолийским военным аристократам и славословил героя Крита и Сирии. Честолюбивые придворные были запуганы, а анатолийцы вряд ли стали бы замышлять недоброе против своего земляка. Казалось, Феофано и ее дети обрели сильного и благородного заступника, в котором нуждались, но Никифор оказался так же неотесан и напрочь лишен хороших манер, как уродлив внешне. И если на восточной границе это не вызывало особых нареканий, то в Константинополе, центре сложной сети византийской дипломатии, выглядело просто чудовищно. Никифор принимал послов иностранных владык словно простых солдат и довольно быстро сумел вовлечь империю в войну на три фронта. Искушенные дипломаты византийского двора были запуганы, простой народ стонал под грузом новых налогов, призванных обеспечить военные нужды. Да еще вдобавок после нескольких неурожайных лет подряд тысячи людей оказались на грани голодной смерти, но Никифор ровно ничего не сделал для облегчения их участи. Поразительно, что человек такого благочестия попытался отобрать у Церкви часть монастырского имущества. В 968 году герой-воин 963 года стал для столицы пугалом. Все слои общества сплотились против него, и впервые в жизни Никифор впал в уныние.
Самой роковой его ошибкой стала ссора с племянником – талантливым и популярным в народе Иоанном Цимисхием. И племянник, и дядя были оба наделены военным талантом и маленьким ростом, но во всем остальном отличались друг от друга, как день и ночь. Иоанн был неотразимо великодушным, изящным, любвеобильным и очень красивым. Он принадлежал к кругу доверенных лиц своего дяди, а потом вдруг впал в немилость. Причина нам неизвестна: возможно, семейная ссора или злопамятство Никифора, который стал завидовать растущей популярности своего родственника. Как бы то ни было, Цимисхий был лишен всех постов и сослан в анатолийское имение. Он не простил этого оскорбления и вскоре стал душой оппозиции жесткому правлению своего дяди.
Феофано не могла оставаться в неведении о происходящем, но о степени ее участия в заговоре можно лишь строить догадки. Согласно легенде, она страстно полюбила Цимисхия и руководствовалась исключительно желанием избавиться от отвратительного старого мужа и посадить на трон пылкого молодого любовника. Эта версия событий ощутимо отдает дворцовыми сплетнями. Озлобленность и настойчивое стремление верить худшему – самые навязчивые пороки византийских историков, а то и византийцев в целом. Если мы доверимся этим сведениям, нам не только придется счесть Феофано повинной в адюльтере и соучастии в убийстве – все в целом будет выглядеть банально и пошло, словно перед нами героиня «мыльной оперы»! Однако то, что нам известно об императрице, свидетельствует, что она не относилась к числу женщин, готовых потерять из-за мужчины голову. Ее мотивы всегда были сложны, а действия тщательно просчитаны.
Очевидно, Феофано с тревогой наблюдала за растущей изоляцией Никифора и понимала, что его падение неминуемо. Если она хотела сохранить свое положение и уверенность в безопасности сыновей, ей не оставалось иного пути, кроме как предоставить супруга его собственной судьбе. Возможно, она сделала это без особого сожаления, но было бы нелепым предполагать, что убийство Никифора задумано на женской половине императорского дворца. Заговор был очень разветвленным; даже Церковь, можно сказать, дала на него свое молчаливое согласие. Так или иначе, императрица и племянник Никифора достигли взаимопонимания, и когда вечером 10 декабря 969 года Феофано тактично покинула императорскую спальню, оставив дверь незапертой, она прекрасно понимала, к каким последствиям это может привести.
Настала ночь. Со стороны Черного моря налетела ужасная снежная буря, и заговорщики во дворце заволновались, что Цимисхий не сумеет переправиться через Босфор, но он появился в полном согласии с планом и был поднят на веревке на крышу дворца, откуда спустился в опочивальню своего дяди. Мятежники обнаружили, что император спит на полу, ударами разбудили его и жестоко зарезали, несмотря на отчаянные мольбы о пощаде и призывы к Богородице. Его расчлененное тело было сброшено с балкона.
Когда рассвело, Иоанн Цимисхий воссел на трон в Хризотриклинии, а рядом с ним стояла Феофано с сыновьями. Снег уступил место туману, который распространился по улицам города, забираясь в щели и клубясь по переулкам, как и слухи об убийстве. Ни протестов, ни возмущений! Глубокая тишина стояла над городом: как можно предположить, результат смешанных чувств облегчения и стыда. Облегчения, ибо тиран был мертв; и стыда, ибо человек, чьи военные подвиги снискали империи славу, встретил свой конец столь бесславным образом.
Но если император погиб, на то была воля Божья, и никто не оспаривал прав Цимисхия на трон. Феофано в глубине души надеялась выйти за него замуж. Независимо от того, что они уже были любовниками, третий брак наверняка казался ей более привлекательным, нежели второй. Рядом с ней был человек, совмещавший красоту и добрый нрав ее первого мужа с отвагой и воинственностью второго. Увы, Феофано ожидало горькое разочарование. Скандал и слухи сделали свое дело, и патриарх Полиевкт, руководствуясь скорее собственной строгой моралью, чем дурной молвой о честолюбивой красавице, напрочь отказался участвовать в коронации, пока «блудница в багрянице» пребывает во дворце. Цимисхий не сделал и попытки защитить свою благодетельницу. Взбешенную и униженную женщину заточили в монастырь на острове Проти. Феофано не исполнилось еще и тридцати, а жизнь ее фактически завершилась.
Историки резко осудили Феофано, зато к Цимисхию проявили неслыханное великодушие. Византийские хронисты неустанно восхваляли его добродетели, хотя этот несравненный моральный образец, «этот новый воплощенный рай, источающий четыре реки: правосудия, мудрости, скромности и отваги» был замешан в убийстве своего дяди, тогда как Феофано никого не убивала. Историография, пожалуй, не знает столь ярких примеров двойных стандартов. Если Феофано и достойна порицания, то лишь за то, что безжалостно действовала в своих интересах. Но она была матерью, защищавшей детей, и ее собственные взгляды на жизнь в чем-то совпали с государственными интересами. В любом случае, она достойна уважения уже за то, что в лице своего старшего сына Василия II дала империи величайшего правителя. Нет сомнения, этот удивительный человек унаследовал от матери мощь и несгибаемую силу характера.
К несчастью, те черты Феофано, что впоследствии почитались в ее сыне признаками величия, обернулись для нее самой символами порока и безнравственности.
