Лия Лозинская - Фридрих Шиллер
Теперь поэт свободнее чувствует себя в Вюртемберге. Он едет в Штутгарт, посещает академию, где давно уже ученики показывают друг другу кровать, на которой спал их прославленный однокашник, и грядку, которую он обрабатывал.
В огромной столовой, так хорошо памятной поэту, четыреста воспитанников приветствуют его криками: «Да здравствует Шиллер!»
Для юношей этот возглас означал то же, что и «да здравствует свобода!». Она действительно как бы приблизилась к ним с появлением поэта: спустя несколько месяцев приказом нового герцога Вюртембергского академия Карла была закрыта.
Глубоко тронули Шиллера на родине встречи со старыми учителями. По просьбе Яна он читает несколько лекций в Людвирсбургской городской школе. Он навещает своего любимого Абеля — толстяк профессор преподает в Тюбингенском университете. В этом древнейшем учебном заведении Вюртемберга в числе студентов находились в те годы будущие знаменитые философы Гегель и Шеллинг и поэт Гельдерлин. Когда тюбингенские студенты, последовав примеру майнских республиканцев, торжественно посадили на центральной площади города «дерево свободы», Гегель и Гельдерлин устроили вокруг него вакхическую пляску…
Вскоре после поездки в Тюбинген Шиллер получил приглашение занять профессорскую должность в тамошнем университете: должно быть, оно было сделано по рекомендации Абеля, страдавшего от неустроенности своего великого ученика.
Но здоровье Шиллера не позволяло и думать о преподавании.
С наступлением холодов приступы болезни участились, упорство недуга, по признанию поэта, «почти совершенно лишает его твердости духа». Над жизнью Шиллера снова нависла смертельная угроза.
«Я еще жив, и страшный январь позади. Видно, опять на некоторое время отсрочка…» — пишет он Кернеру после нескольких месяцев молчания.
Свидетельством удивительной твердости духа, над которым бессильно оказалось даже «упорство недуга», может служить хотя бы это письмо, написанное человеком, привыкшим смотреть в глаза смерти. Шиллер не уделяет в нем места описанию физических страданий. Письмо посвящено проблемам, имеющим, с точки зрения поэта, общечеловеческий интерес: эстетической теории, которую он в то время разрабатывал.
Суровое мужество, достойное почитателя античности, — характерная черта зрелого Шиллера.
Почти год пробыл поэт на родине. В мае 1794 года в последний раз прощается он с местами, где прошли его детство и трудная юность. После девятидневного путешествия Шиллер с женой и маленьким сыном Карлом, родившимся в Людвигсбурге и названным, как и герой первой драмы поэта, тоже появившейся на свет на вюртембергской земле, добрались до Иены. Здесь ждала Шиллера новая эпоха его жизни и творчества — дружба с Гете.
ДРУЖБА В ВЕКАХ
«Нравственная сила Шиллера была велика, — она приковывала всех приближавшихся к нему»
(Гете)Шесть лет прожили друг возле — друга Гете и Шиллер, прежде чем завязался их творческий союз, который впишет самую блестящую главу в историю немецкой классической литературы.
Этой дружбой порождены лучшие из зрелых произведений Шиллера — его баллады, трилогия «Валленштейн», народная драма «Вильгельм Телль». От нее неотделимы и вершины художественного развития Гете, его бессмертный «Фауст», роман «Вильгельм Мейстер».
«Для моего существа это было целой эпохой», — скажет Шиллер уже через четыре года после своего сближения с Гете.
«Истинным счастьем было для меня, что я имел Шиллера, — вспоминает Гете своего младшего друга через четверть века после его гибели. — Хотя наши натуры были различны, все же мы стремились к одному и тому же, и это создавало между нами настолько тесную связь, что, в сущности, ни один из нас не мог жить без другого».
Вскоре после возвращения из Вюртемберга Шиллер предложил Гете сотрудничать в новом журнале, который он намеревался редактировать, — «Оры». Само название журнала говорило об его программе. Оры — в греческой мифологии имя трех богинь, охранительниц Олимпа, лучезарного обиталища богов, куда нет входа смертным с их заботами и делами. Шиллер хотел, чтобы и его «Оры» стали «прибежищем муз и харит посреди политических неурядиц», — так заявляет он в сообщении о выходе журнала.
Недолго — всего три года — существовали «Оры»: тенденциозный аполитизм этого издания оттолкнул от него передовую немецкую интеллигенцию, хотя для самого Шиллера мечта о «прибежище муз и харит» неотделима от ненависти к реакционной бюргерски-помещичьей Германии.
Эта ненависть прежде всего и объединила его с Гете. «Я с радостью и от всего сердца примкну к вашему союзу», — ответил Шиллеру веймарский министр.
И все же сближение обоих поэтов началось случайно.
В июле 1794 года Шиллер и Гете встретились на заседании Иенского общества любителей естествознания. Вышли вместе, разговорились. Шиллер выразил сомнение в правильности изучения природы путем отдельных экспериментов: подобный способ не может удовлетворить того, кто не посвящен в науку и хочет с ней познакомиться.
— Он не может удовлетворить и ученого, — заметил Гете. — Природу не следует обособлять и изолировать. Опыт показал, что ее нужно представлять живою и действующей.
— Опыт? — усомнился Шиллер. Для него, философа и поклонника Канта, исходный момент любой науки — идея, а не опыт.
«…Никто из нас не остался победителем, но мы оба считали себя непобежденными», — вспоминал Гете этот разговор, продолжившийся уже в квартире Шиллера.
Оба поэта знали: они дискутируют не о естествознании, они спорят о творчестве, отстаивая каждый своеобразие своего художественного метода.
Разговор выявил глубокое различие их натур, философских воззрений, творческих принципов.
Материалист-естествоиспытатель Гете не страдал, подобно Шиллеру, склонностью к философским абстракциям. Убожество немецкой действительности заставляло и его искать какое-то прибежище. Но не в истории и философии, а в естественных науках: минералогии, зоологии, ботанике, — даже в повседневных заботах министра и директора Веймарского театра нашел его Гете.
Он ценит точные данные, наблюдения, опыт. В литературном творчестве, как и в научном познании мира, он идет от живого опыта к обобщению, стремясь создать многокрасочную, сложную, реалистическую картину жизни. А Шиллер, напротив, нередко склонен исходить из «общих отвлеченных понятий» и «абстрактных идей», как говорит он сам в письме к Гете, идти от общего к индивидуальному.
«Натуры Гете и Шиллера были диаметрально противоположны одна другой, и, однако ж, самая эта противоположность была причиною и основой взаимной дружбы и взаимного уважения обоих великих поэтов: каждый из них поклонялся в другом тому, чего не находил в себе», — в этих словах Белинского ключ к пониманию творческого и дружеского союза Шиллера и Гете.
