Федор Шаляпин - Маска и душа
Говорю совершенно искренне, я бы, вѣроятно, вообще оставался въ Россiи, не уѣхалъ бы, можетъ быть, и позже, если бы нѣкоторыя привходящiя обстоятельства день ото дня не стали вспухать передъ моими глазами. Вещи, которыхъ я не замѣчалъ, о которыхъ не подозрѣвалъ, стали дѣлаться все болѣе и болѣе заметными.
Матерiально страдая, я всетаки кое какъ перебивался и жилъ. Если я о чѣмъ нибудь безшжоился, такъ это о моихъ малолѣтнихъ дѣтяхъ, которымъ зачастую не хватало того-другого, а то даже просто молока. Какiе то бывшее парикмахеры, ставшiе впослѣдствiи революцiонерами и завѣдывавшiе продовольственными организацiями, стали довольно неприлично кричать на нашу милую старую служанку и друга нашего дома, Пелагею, называя меня буржуемъ, капиталистомъ и вообще всѣми тѣми прилагательными, которыя полагались людямъ въ галстухахъ. Конечно, это была частность, выходка невѣжественнаго и грубаго партiйца. Но такихъ невѣжественныхъ и грубыхъ партiйцевъ оказывалось, къ несчастью, очень много и на каждомъ шагу. И не только среди мелкой сошки, но и среди настоящихъ правителей. Мнѣ вспоминается, напримѣръ, петербургскiй не то воевода, не то губернаторъ тов. Москвинъ. Какой-то изъ моихъ импрессарiо расклеилъ безъ его разрѣшенiя афишу о моемъ концертѣ въ Петербургѣ. Допускаю, что онъ сдѣлалъ оплошность, но, вѣдь, ничего противозаконнаго: мои концерты обыкновенно разрѣшались. И вотъ въ день концерта въ 6 часовъ вечера узнаю — концертъ запрещенъ. Почему? Кто запретилъ? Москвинъ. Какой Москвинъ? — я знаю Москвина изъ Московскаго Художественнаго театра, тоть этимъ не занимается. Оказывается, есть такой губернаторъ въ Петербургѣ. А половину денегъ, полученныхъ авансомъ за концертъ, я уже израсходовалъ. И вдругъ — запрещенъ! А еще страшно, что вообще, чѣмъ-то, значитъ, провинился! Позвонилъ по телефону, вызываю губернатора Москвина:
— Какъ это, товарищъ (а самъ думаю, можно ли говорить «товарищъ» — не обидится ли, принявъ за издѣвательство?), слышалъ я, что вы концертъ мой запретили.
— Дасъ, запретилъ, запретилѣсъ, сударь! — слышу я рѣзкiй, злой крикъ.
— Почему-же, — упавшимъ голосомъ спрашиваю.
— А потому, чтобы вы не воображали много о себѣ. Вы думаете, что Вы Шаляпинъ, такъ вамъ все позволено?
Голосъ губернатора звенѣлъ такъ издевательски громко, что мои семейные все слышали, и пр мѣрѣ того, какъ я начиналъ блѣднѣть отъ возмущенiя, мои бѣдныя дѣти и жена стали дрожать отъ страха. Повисли на мнѣ и шопотомъ умоляли, не отвѣчать ему рѣзко. И то, самъ я понималъ, что отвѣчать въ томъ духи, въ какомъ надо-бы — не надо. И мнѣ пришлось закончить беседу просьбой:
— Ужъ не взыщите на этотъ разъ, товарищъ Москвинъ. Не поставьте мнѣ моей ошибки въ фальшь и разрѣшите концертъ.
— Пришлите кого-нибудь — посмотримъ, — смилостивился, наконецъ, воевода. Эти господа составляли самую суть режима и отравляли россiйскимъ людямъ и безъ того печальное существованiе.
И такъ, я — буржуй. Въ качествѣ такового я сталъ подвергаться обыскамъ. Не знаю, чего искали у меня эти люди. Вѣроятно, они думали, что я обладаю исключительными розсыпями бриллiантовъ и золота. Они въ моей квартирѣ перерывали всѣ ковры. Говоря откровенно, въ началѣ это меня немного забавляло и смешило. Съ умѣренными дозами такихъ развлеченiй я готовъ былъ мириться, но мои милые партiйцы скоро стали развлекать меня уже черезчуръ настойчиво.
Купилъ я какъ то у знакомой балерины 15 бутылокъ вина и съ прiятелемъ его попробовали. Внно оказалось качествомъ ниже средняго. Легъ спать. И вотъ въ самый крѣпкiй сонъ, часа въ два ночи мой испуганный Николай, именовавшiйся еще поваромъ, хотя варить уже нечего было, въ подштанникахъ на босую ногу вбѣгаетъ въ спальную:
— Опять пришли!
Молодые солдаты съ ружьями и штыками, а съ ними двое штатскихъ. Штатскiе мнѣ рапортуютъ, что по ордеру революцiоннаго районнаго комитета они обязаны произвести у меня обыскъ.
Я говорю:
— Недавно у меня были, обыскивали.
— Это другая организацiя, не наша.
— Ну, валяйте, обыскивайте. Что дѣлать?
Опять подымаютъ ковры, трясутъ портьеры, ощупываютъ подушки, заглядываютъ въ печку. Конечно, никакой «литературы» у меня не было, ни капиталистической, ни революцiонной. Вотъ, эти 13 бутылокъ вина.
— Забрать вино, — скомандовалъ старили.
И какъ ни уговаривалъ я милыхъ гостей вина не забирать, а лучше тутъ же его со мною отвѣдать, — добродѣтельные граждане противъ искушенiя устояли. Забрали. Въ игральномъ столѣ нашли карты. Не скрою, занимаюсь этимъ буржуазнымъ дѣломъ. Преферансомъ или бриджемъ. Забрали. А въ ночномъ столикѣ моемъ нашли револьверъ.
— Позвольте, товарищи! У меня есть разрѣшенiе на ношенiе этого револьвера. Вотъ смотрите: бумага съ печатью.
— Бумага, гражданинъ, изъ другого района. Для насъ она не обязательна.
Забавна была процедура составленiя протокола объ обыскѣ. Составлялъ его молодой парень, начальникъ изъ простыхъ.
— Гриша, записалъ карты?
— Записалъ, — угрюмо отвѣчаетъ Гриша.
— Правильно записалъ бутылки?
— Правильно. 13.
— Таперича, значить, пиши: Револьверъ системы… системы… какой это, бишь, системы?
Солдатъ все ближе къ огню, старается прочитать систему, но буквы иностранныя — не разумѣетъ.
— Какой системы, гражданинъ вашъ револьвертъ?
— Веблей Скоттъ, — отвечаю.
— Пиши, Гриша, системы библейской.
Карты, вино, библейскую систему — все записали, забрали и унесли.
А то случались развлеченiя еще болѣе забавныя.
Такъ, какой то архангельскiй комиссаръ, со свѣжей семгой съ полпуда подмышкой, вдребезги пьяный, пришелъ разъ часовъ въ 5–6 вечера, но не засталъ меня дома. Будучи начальствомъ важнымъ, онъ довольно развязно распорядился съ Марiей Валентиновной. Онъ сказалъ ей, чтобы она вообще держала своего мужа въ решпектѣ и порядкѣ, дабы онъ, когда его спрашиваетъ начальство, былъ дома! — особливо, когда начальство пришло къ нему выпить и закусить семгой, привезенной изъ Архангельска… Семгу онъ, впрочемъ, оставить тутъ до слѣдующаго визита, такъ какъ ему тяжело ее носить. Сконфуженная Марiя Валентиновна сказала, что она постарается его совѣты и рекомендацiи исполнить, и прелестный комиссаръ, оставивъ семгу, ушелъ. Каково же было мое удивленiе, когда въ 3 часа ночи раздался оглушительный звонокъ по телефону. Когда я взялъ трубку, я услышалъ:
— Что жъ это ты, разъ-такъ-такой, — спишь?
— Сплю, — робко каюсь я, оглушенный столь неожиданнымъ привѣтствiемъ.
