Наталья Солнцева - Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание
Тон критики Адамовича был судящим. Писатели конечно же зависели от критиков. И не только психологически. Существовала и определенная финансовая зависимость от мнения ведущих критиков влиятельных газет: они во многом создавали образ писателя для издательских кругов, благотворительных фондов, в целом для общественности. Шмелев — не единственный, против кого высказывался Адамович, и не единственный обладатель «больного» таланта. И в эмигрантской поэзии Цветаевой критик увидел «болезни вкуса и мысли»[324]. Он был желчен в своей оценке Цветаевой: по поводу ее «Молодца» полагал, что «если бы русский народ изъяснялся так, иностранцы были бы правы, утверждая, что все русские — полупомешанные»[325], в цикле ее стихов о Блоке он услышал «истерический лепет»[326]. Сомнительные с точки зрения эстетических критериев характеристики прозвучали и в следующем высказывании: «…и даже такие современные стихотворцы, как Пастернак или Цветаева, мнимоширококрылые, горделиво претендующие на полет и свободу, в действительности спотыкаются на каждом шагу»[327]. Впрочем, и Волошин «истинным поэтом не был»[328]. Клюев, «из которого сделали Гомера», «весь фальшив»; «ну, Гумилев — еще туда-сюда»; «раздувают Есенина, поэта маленького и вялого», хотя у него «есть одно удивительно свойство, за которое многое ему простится: он ничего не выдумывает»; «даже у Блока, который во всех смыслах больше Есенина, по сравнению с ним много типографской краски и готовых слов»[329].
Возможно, причина неприязни к тем, кого критиковал Адамович, была не только эстетического или идеологического свойства, но и коренилась в самой природе творчества. У обаятельного, аристократичного, владевшего ораторским искусством Адамовича, как полагал Чиннов, мастерство поэта было «менее явственно, чем у Цветаевой или Ходасевича»[330], он приуменьшал роль мастерства, полагая, что простыми словами можно сказать о главном, что и составило содержание его Парижской ноты. Потому он уничижительно отзывался о Цветаевой, как писал Чиннов, «невыносимой» своим «демонстративным титанизмом», «вечным криком с отбиванием чуть ли не каждого слога», но — «драгоценной»: «Но как отрицать силу и новизну ее ритмов?»[331].
Литературная борьба эмиграции — тема и семейных бесед, и писем, и мемуаров, и художественной прозы. Н. Тэффи, которую Шмелев то разочаровывал, то огорчал, Тэффи, сотрудничавшая и с «Последними новостями», и с «Возрождением», в маленьком рассказе «Городок» (1927) пародийно описала жизнь эмигрантов: все «ненавидели друг друга», собирались «больше под лозунгом русского борща», посрамляли сподвижников в мемуарах, желали получать даром газету, которая «крепилась, не давалась и жила»[332]. Имелись в виду «Последние новости». Шмелеву отзывы Адамовича давали повод для не меньшей язвительности. В письмах он называл его то Гадомовичем, то Адамовичем-содомовичем. Его недруги — это «моли», «полячки», «циники», «гадкие людишки»…
Конечно Шмелев хотел быть понятым и принятым критикой. Трудно строить свои отношения с редакциями, равняясь на Пушкина: равнодушно принимать клевету и оставаться спокойным, когда кто-то в детской резвости колеблет твой треножник… У него были свои представления об идеальном критике. В 1931 году, в связи с тридцатилетием литературной деятельности Петра Пильского, ведущего критика литературно-художественного отдела в газете «Сегодня», Шмелев в «России и славянстве» писал о нем как о зорком ценителе и толкователе, служителе русской культуры. В статье на смерть Юлия Айхенвальда, опубликованной в декабре 1928 года в «Возрождении» и «Руле», он с добротой отозвался о критике: «Чуткий, он учил обхождению со словом, с душой и трудом писателя», писал о его любви к России, видел в нем человека, ориентировавшегося на идеалы правды как на единственно верный критерий.
Айхенвальд, ведущий критик берлинской газеты «Руль», погиб трагически (попал под трамвай). Он был для Шмелева примером честной и умной критики в противовес критике тенденциозной и травящей. Автор «Силуэтов русских писателей» (1923), статей о европейской литературе, противник формальной школы и социологической критики, Айхенвальд сформулировал свой критический принцип — «принципиального импрессионизма», в основе которого лежал отказ от претензий на научность, сочетание эстетического восприятия текста и психологического восприятия автора, поддержание старой иерархии литературных ценностей. Он, конечно, бывал и суров, и нелицеприятен. Так, он указал Ремизову на пошлось в «Кукхе» (1923). Но о Шмелеве Айхенвальд писал исключительно комплиментарно, как, впрочем, и о Бунине, Набокове, Ходасевиче, выделяя их из общей писательской среды, подчеркивая их талант. Рецензии Айхенвальда укрепляли Шмелева душевно, и свою статью о нем он назвал «Жестокая утрата».
Айхенвальд поддержал Шмелева еще в начале его творческого пути. Он, тогда редактор литературного отдела «Русской мысли», положительно отозвался о его «Распаде», сообщив ему, что повесть одобрена при обсуждении в Обществе любителей российской словесности и что «Русская мысль» готова к дальнейшему с ним сотрудничеству.
Ильин не разделял шмелевского, столь почтительного отношения к критику, его раздражала мысль Айхенвальда о том, что пророчества классиков о великом будущем России — лишь фантазии; Ильин горячился: Айхенвальд допускал издевки над пророчествами Федора Достоевского, участвовал в травле «Русского колокола», вел к непротивленчеству, к ликвидации русской государственности… к тому же он примкнул к Бердяеву и выступил против книги Ильина «О сопротивлении злу силою».
Действительно, Айхенвальд в 1926 году поместил в «Руле» свою статью «Злое добро». Кого он вел? — спрашивал Ильин и сам отвечал в письме к Шмелеву:
У него был здесь в Берлине кружок из пятнадцати антинационально настроенных еврейчиков. Их он «вел» к импрессионистическому смакованию бывшей литературы бывшей России. Помню, как в прошлом году я по ошибке вошел в его аудиторию и хотел начать свою лекцию; в ужасе я увидел перед собою — изумленно вытаращившуюся на меня толпу евреев, человек в 20, которые и объяснили мне мою ошибку[333].
И Ильин, и его супруга, Наталия Николаевна, читали статью Шмелева с тяжелым чувством. Ильин уверял Шмелева: смерть Айхенвальда вовсе не национальная потеря, а «форточка для свежего воздуха»[334]. С Айхенвальдом его не примирила даже его литературная одаренность, а ее Ильин признавал. Шмелев защищал Айхенвальда и возражал Ильину. Это был редкий случай несогласия в их отношениях.
