Сергей Семанов - Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.
…Уже через полчаса боцман с «Петропавловска», красный, как семга, которой они закусывали, оживленно рассказывал о своих делах. Он командовал носовым трюмом, где хранились снаряды и заряды к ним. Синеглазый ему очень понравился, он попросил называть его «дядей Мишей». Синеглазый тут же заказал три стопки «на посошок». Сказал, обращаясь к боцману:
— Дядя Миша, распорядись, чтобы нашу бригаду с Путиловского взяли под твою команду, мы в пушечной мастерской работаем, ребята все опытные.
— Есть, браток, по рукам. Чувствую, что вы ребята и в самом деле способные. Кто у вас бригадир-то?
— А вот, — синеглазый сунул ему в карман форменной тужурки сложенный листок бумаги, — тут фамилия бригадира и наши с Алешкой.
Сильно уже захмелевший Алешка сообразил лишь, что его друг не зря сунул листок в верхний карман, а то потерять бы мог. Умен! И ни в одном глазу, а непьющий ведь!
Вышли, синеглазый держал качавшегося боцмана под руку. Сказал Алешке четко и кратко, как скомандовал:
— Проведи дядю Мишу до дверей, к нему не смей заходить, сразу же возвращайся прямо домой.
…Алешка вернулся к домику уже затемно, как только не заблудился с пьяных глаз! Товарищи внизу уже спали, а в их комнатке горела маленькая керосиновая лампа. Синеглазый лежал с открытыми глазами, заложив руки под голову, молчал. Алешка сел на циновку, тяжело сопя, стянул ватные штаны. Заметил лишь, что рядом с саквояжем друга появился небольшой сверток, завернутый в парусину.
Алешка привычно поднес было три пальца ко лбу, намериваясь перекреститься на сон грядущий, но, заметив насмешливую улыбку товарища, отвел руку.
* * * 19 часов 30 минут 24 февраля (8 марта) 1904 года. Санкт-Петербург, набережная реки Фонтанки у Цепного моста, здание Министерства внутренних дел. Кабинет директора департамента полиции Лопухина Алексея Александровича.Сорокалетний глава российской полиции всегда одевался в цивильное платье, с наступлением в Петербурге либеральных веяний впервые в истории это ведомство возглавил штатский человек. Юрист по образованию, происходивший из родовитой дворянской семьи, обладавший большими связями, он стал директором департамента в 1902 году. Больших успехов не достиг — характер имел слабый, а матерые полицейские ветераны не очень-то его слушались.
Лопухин располагался за огромным письменным столом, а перед ним в кресле сидел седой капитан второго ранга. Час назад Лопухину позвонил по телефону военно-морской министр Авелан и попросил принять офицера Главного морского штаба, ведавшего вопросами контрразведки.
— Ваше превосходительство изволит видеть из сказанного, — заканчивал свое сообщение кавторанг, — что японские агенты в Европе и наши революционные подпольщики установили связи, имея целью ослабление Российского императорского флота. Администрация петербургских судостроительных заводов также имеет некоторые сведения, что революционеры плетут интриги среди рабочих, проводя пораженческую агитацию. Адмирал Авелан поручил мне доложить это вашему превосходительству.
Кавторанг умолк, но, не задав вопроса, что не полагалось младшему по званию, всем своим существом явно ждал ответа. Вроде бы ясно: глава полицейского ведомства должен встревожиться, если таких сведений у них нет, а если есть, то предложить Морскому штабу объединить усилия.
Лопухин был светским человеком до мозга костей, недаром его с раннего детства воспитывал гувернер-англичанин; кстати, и говорил он по-английски не хуже британского лорда. Никак невозможно было по его лицу заметить подлинные чувства и мысли. Бесстрастным голосом спросил:
— Благоволите сказать, откуда в Главном морском штабе такие сведения?
Каперанг в душе несказанно удивился. Не первый год работая в разведке, он знал, что агентурные сведения — святая святых, о них даже непосредственному начальнику не обязательно докладывать. Что, главе российской полиции это неведомо? Странно…
— Сообщают наши военно-морские атташе… — каперанг едва не добавил — из Германии, но вовремя удержался.
— Сожалею, но в Департаменте полиции подобных сведений не имеется. Однако прошу вас доложить адмиралу Авелану, что наши агенты в Европе получат срочные задания, а Петербургскому охранному отделению вменят в обязанность усилить наблюдение за столичными судостроительными заводами.
Каперанг поклонился, вышел. Лопухин вызвал дежурного офицера и приказал никого к нему не допускать. Оставшись один, задумался. Слева на столике три телефона — два из них указаны в справочнике «Весь Петербург», третий — совершенно секретный, даже близкие о нем не ведали. Снял трубку именно с него.
— Прошу номер 22–48.
Долго ждал ответа. Наконец с другого конца телефонного провода прозвучало «алло».
— Досточтимый, беспокоит смиренный брат Доминико. Я бы просил свидания в любое избранное вами время… Да, важно… Да, срочно.
* * *Шестого декабря 1899 года вице-адмирал Макаров был назначен главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором этого города-крепости. Новая должность его считалась не только высокой, но и весьма почетной. Он получил особняк, яхту, собственный выезд (то есть лошадей и карету, содержащихся «от казны»). Однако все эти блага, столь желанные для многих, были ему безразличны и уж, во всяком случае, ни в коей мере не могли восполнить ему некоторой оторванности от жизни флота.
Зато хлопот по новой должности у него было более чем достаточно. Кронштадт в ту пору служил главной базой Балтийского флота. Здесь с полной нагрузкой работали большой порт, доки, ремонтные заводы, здесь находились склады и арсеналы, здесь проходили подготовку и обучение большие контингенты моряков. На острове Котлин располагались батареи мощной морской артиллерии и форты, защищавшие подходы к русской столице. Все это требовало каждодневного внимания. К тому же Макарову как военному губернатору Кронштадта приходилось заниматься и чисто гражданскими делами: ведь на маленьком острове проживало несколько десятков тысяч людей. И у каждого свои беды, свои заботы…
Надо признать: в новой должности он был как в клетке. Тем не менее, за три с лишним года его пребывания в Кронштадте он очень много сделал для усовершенствования порта, крепости и самого города. Кроме того, он продолжал полярные плавания, воевал за свой бронебойный снаряд, как всегда, много занимался научной работой, выступал с докладами и даже преподавал в офицерских классах (то есть по нынешнем терминологии — нечто вроде курсов по усовершенствованию). Представить себе его в состоянии праздности прямо-таки невозможно.
