Последние дни Сталина - Рубинштейн Джошуа

Устранение Берии, произошедшее после нескольких месяцев неожиданных реформ в Москве, оставило у помощника Эйзенхауэра Эммета Хьюза ощущение глубокого разочарования. Все это время он наблюдал за колебаниями президента и Фостера Даллеса, решавших, как им реагировать на смерть Сталина и на призывы к переговорам на высшем уровне. Тем летом Хьюз писал в своем дневнике: «Смерть Сталина, неустойчивый триумвират, восстание в Германии, а теперь и падение Берии — все это открыло перед нами беспрецедентные возможности, но надо признать, что мы понятия не имеем, как ими воспользоваться». Его опасения остались без внимания [506].

На самом деле Хьюз давно уже сетовал на то, что Эйзенхауэр «полностью доверился и фактически передал значительную часть своих полномочий госсекретарю, который на фоне других американских дипломатов нашего времени резко выделяется своим неверием в компромисс и возможность примирения» [507]. Комментируя события той весны, Таунсенд Хупс писал: «В философском и практическом смысле Сталин своей смертью оказал Даллесу плохую услугу, но Даллес сумел ему отомстить, продолжая действовать так, словно этой смерти не было» [508]. Он не понял, что смерть Сталина полностью изменила политический ландшафт. Советский Союз не просто стал диктатурой без диктатора. Он стал диктатурой без того самого диктатора. Даллес мог мыслить только в рамках представлений того мира, который создал Сталин, а теперь оставил. Годы спустя Уолт Ростоу выразил сожаление по поводу нерешительности Эйзенхауэра и его неспособности «вступить в непосредственный контакт с новым руководством СССР и оценить, что реально, а что невозможно извлечь из сложившейся ситуации» [509]. Чарльз Болен тоже сожалел, что не проявил большей настойчивости и не усадил Эйзенхауэра напротив Маленкова. «Оглядываясь назад, я думаю, что упустил шанс сразу после смерти Сталина настоять на том, чтобы Эйзенхауэр последовал призыву Черчилля и согласился на „встречу в верхах“… Даллес отмахнулся от этой идеи… Но я думаю, что допустил ошибку, не взяв инициативу в свои руки и не настояв на такой встрече» [510]. Опросы общественного мнения в Америке и Великобритании отражали похожую картину: подавляющее большинство в обеих странах высказывалось за проведение саммита между Эйзенхауэром и Маленковым. Но сочетание природной осторожности Эйзенхауэра и воинственного морализаторства Фостера Даллеса привело к тому, что все возможности, которые им представились: значительно снизить напряженность, ослабить гонку вооружений, добиться воссоединения Германии, закончить холодную войну, — они упустили. Как заключает историк холодной войны Клаус Ларрес, Эйзенхауэр отказывался «разбираться в том, что на уме у новых лидеров Кремля», а в результате над Вашингтоном и Москвой повисло облако взаимного недоверия и враждебности [511].

В любом случае окно возможностей было, вероятно, слишком узким: с момента выступления Эйзенхауэра 16 апреля до начала беспорядков в Восточной Германии 17 июня. При самых лучших намерениях в Москве и Вашингтоне этих двух месяцев было недостаточно для того, чтобы одна из сторон перестала опасаться другой и успешно вступила в открытые переговоры, к которым постоянно призывал Уинстон Черчилль. Волнения в Восточной Германии поколебали уверенность Кремля, укрепив его решимость не позволить народному недовольству бросить вызов его гегемонии в странах-сателлитах. Несмотря на некоторые послабления весны 1953 года, вмешательство Красной армии в события в Восточной Германии ясно показало, что для удержания своего контроля Кремль готов использовать силу (в еще более драматической форме это повторилось в Венгрии в 1956 и в Чехословакии в 1968 году, где для усмирения мятежа в обоих случаях потребовалось полномасштабное вторжение). Подавив беспорядки в ГДР, Кремль похоронил перспективы мирного воссоединения Германии или переговоров о разрядке напряженности. Уже в августе СССР провел испытание водородной бомбы, поразив Запад своими научно-техническими достижениями за столь короткое время после окончания Второй мировой войны и приблизив страну к стратегическому паритету с Соединенными Штатами. Встреча Эйзенхауэра и Хрущева произошла лишь в июле 1955 года на четырехстороннем саммите в Женеве, а полноценный американо-советский диалог на высшем уровне состоялся уже во время визита Хрущева в США в сентябре 1959 года. Холодная война затянулась еще на четыре десятилетия, и каждая сторона вооружалась все более разрушительными средствами массового уничтожения, поднимая градус политического противостояния, которое разделяло Европу.

Рекомендуем книги по теме

Кратчайшая история Советского Союза

Шейла Фицпатрик

Конец режима: Как закончились три европейские диктатуры

Александр Баунов

Уинстон Черчилль: Его эпоха, его преступления

Тарик Али

Великий преемник. Божественно совершенная судьба выдающегося товарища Ким Чен Ына

Анна Файфилд

Примечания редакции

1

Имеются в виду выборы в Верховный Совет СССР, состоявшиеся 12 марта 1950 года. — Прим. пер.

2

Соком Сталин называл молодое виноградное вино малой крепости. — Прим. ред.

3

У Менона так и написано — fortochka. — Прим. пер.

4

Tant pis (фр.) — тем хуже (для них). — Прим. пер.

5

Эта речь Эйзенхауэра известна также под названием «Железный крест», и фраза о железном кресте отсылает к другой речи — «Золотой крест», произнесенной в 1896 году Уильямом Дженнингсом Брайаном, в которой тот выступал против золотого стандарта. Речь Брайана заканчивалась словами: «Не распинайте человечество на золотом кресте» — и считается одной из величайших политических речей в истории Америки. — Прим. ред.