Последние дни Сталина - Рубинштейн Джошуа
Власти никак не могли решить, как реагировать. Заключенные настаивали на переговорах с представителем Центрального комитета, понимая, что местные чиновники не смогут удовлетворить их требования безоговорочной амнистии. При Сталине единственным ответом на подобное сопротивление было насилие. Но весной 1953 года Кремль, казалось, был готов пойти на переговоры. Прибывшая из Москвы комиссия во главе с генералом МВД предложила вроде бы щедрые уступки: девятичасовой рабочий день, свидания с родственниками, возможность получать письма и деньги из дома. Но заключенные отвергли это предложение, настаивая на амнистии, в которой им ранее было отказано. На этом терпение Кремля иссякло. В бастующие лагеря были введены войска, заключенных окружили и начали выявлять зачинщиков. После того как сопротивление продолжилось — в какой-то момент 500 человек бросились на солдат с камнями и палками, — войска открыли огонь. В течение нескольких дней восстание было подавлено, погибли десятки заключенных.
Аналогичные волнения вспыхнули и в Воркуте — в огромном лагерном комплексе, расположенном в Коми, в Сибири чуть севернее полярного круга. В 1930 году здесь были обнаружены большие залежи каменного угля, и два года спустя здесь организовали лагерь, чтобы использовать принудительный труд в горнодобывающей промышленности. За несколько лет Воркута стала крупнейшим лагерным комплексом ГУЛАГа в европейской части СССР — к июлю 1953 года здесь содержалось более 50 тысяч человек. В него входило множество подразделений, занимавшихся добычей угля и лесозаготовками, причем древесину, необходимую для строительства и обслуживания шахт, обеспечивали заключенные.
Свою роль сыграл и арест Берии. «Падение Берии было особенно громовым, — вспоминал Солженицын. — В офицерах и надзирателях проявилась неуверенность, даже растерянность, остро замечаемая арестантами». Заключенным, в том числе тем, кто содержался в Речлаге — особом лагере в системе Воркутлага, — удалось раздобыть радио, и теперь они могли следить за новостями. Они узнали не только об аресте Берии, но и о крупных демонстрациях в Восточной Германии и их подавлении советскими войсками. Как Солженицын записал со слов бывших узников, «в июне 1953 года совпало: большое возбуждение от смещения Берии и приход из Караганды и Тайшета эшелонов мятежников (большей частью западных украинцев). К этому времени еще была Воркута рабски забита, и приехавшие зэки изумили местных своей непримиримостью и смелостью». Надеясь воспользоваться моментом, пока Кремль уязвим, заключенные верили, что смогут заставить его распространить амнистию и на них.
В Речлаге, как и в Горлаге, среди зачинщиков забастовок оказались украинцы, поляки и прибалты. К концу июля более 15 тысяч человек отказались выходить на работу, оставшись внутри лагерного периметра из колючей проволоки. Как и в Горлаге, для расследования и переговоров Кремль прислал высокопоставленных чиновников. Но заключенные требовали не просто улучшения условий труда и содержания. Они хотели серьезного пересмотра их дел честными прокурорами и права воспользоваться недавно объявленным указом об амнистии. Правда, забастовка была не совсем мирной. 26 июля заключенные атаковали самое ненавистное лагерное сооружение — изолятор усиленного режима, где узников в наказание за различные проступки содержали в одиночных промерзших и сырых камерах. Из изолятора удалось освободить несколько десятков человек, что вывело начальство из себя. Было принято решение применить военную силу. Большинство бастующих пошло на попятный и подчинилось приказу покинуть лагерь группами по сто человек. Затем военные выделили среди них лидеров. Но в одном из лагерей, расположенном рядом с шахтой № 29, сотни заключенных отказались подчиняться и набросились на солдат. По ним был открыт огонь. «Три залпа, между ними — пулеметные очереди». Десятки, а возможно, и сотни человек были убиты, их точное количество, скорее всего, никогда не удастся установить. «Остальные бегут. Охрана с палками и прутьями бросается вслед, бьет зэков и выгоняет из зоны» [491].
Начавшиеся в 1953 году лагерные мятежи переросли в гораздо более масштабные и кровавые столкновения следующего года. Солженицын был одним из первых, кто рассказал о восстании заключенных весной 1954 года в Кенгире — подразделении Степлага неподалеку от города Джезказган [492]. После сорока дней открытого неповиновения режим с помощью танков и вооруженных до зубов солдат жестоко подавил мятеж. Несмотря на то что столкновение закончилось гибелью почти пятидесяти восставших, власти были вынуждены начать пересмотр дел, расширить категории политических заключенных, подлежащих освобождению, и позволить им влиться в советское общество. К 1 января 1959 года общее количество политических заключенных, осужденных за контрреволюционные преступления, сократилось до 11 тысяч человек — позорное и непростительное число для любого общества, но по сравнению с созданной Сталиным системой это был большой шаг вперед.
Не стоит пытаться романтизировать перемены, начатые его наследниками. Да, после 1953 года советская культура стала терпимее относиться к новым и разным голосам, стала более открытой по отношению к западной культуре, включая книги, музыку и произведения искусства. Теперь, после десятилетий произвола и массового террора, власти старались повысить уровень жизни и гарантировать некоторую степень личной безопасности граждан. Но Кремль по-прежнему был нетерпим к «буржуазным свободам» и подкреплял свои идеологические постулаты арестами, тюрьмами, трудовыми лагерями, психиатрическими лечебницами, ссылкой в отдаленные районы страны и даже изгнанием за ее пределы. Однопартийное правление не терпело конкуренции — ни в Советском Союзе, ни в странах-сателлитах. Хрущев и его преемники, оставаясь убежденными большевиками, могли осуждать самые страшные преступления Сталина и при этом сохранять те элементы диктатуры, на которые опиралась их собственная власть и влияние. Лишь после того, как в конце 1980-х Михаил Горбачев решил прекратить аресты людей за их убеждения или поступки, не связанные с насилием, освободить оставшихся политических заключенных и отменить цензуру, произошел окончательный распад СССР. Это случилось в 1991 году. Без жестких сталинских механизмов контроля навязанная им система диктаторского правления уже не могла существовать.
Эпилог
В июле, сразу после того, как об аресте Берии было объявлено публично, начались посвященные этому рабочие собрания, но вскоре они прекратились. Обществу дали понять, что расследование продолжается и что арестован ряд других сотрудников госбезопасности. Как лаконично сообщила Правда, 8 августа Верховный Совет — номинальный орган законодательной власти в стране — официально утвердил снятие Берии со всех постов и поручил рассмотрение его дела Верховному Суду. После этого пресса замолчала; в течение нескольких месяцев не было ни митингов с осуждением Берии, ни новых откровений о совершенных им злодеяниях, ни истерической кампании, призывающей к его расстрелу. Вероятно, Хрущев и другие понимали, что в глазах общества Берия больше, чем кто-либо из них, замешан в терроре и репрессиях и что если в своих обличениях они зайдут слишком далеко, то возникнут вопросы об их причастности к тем преступлениям, в которых его не обвиняли. Как в то время писал Эренбург, «миллионы граждан еще верили в непричастность Сталина к злодеяниям, но Берию все ненавидели, рассказывали о нем как о человеке, развращенном властью, жестоком и низком» [493]. Всего несколько месяцев назад Берия занимал свое место в триумвирате, стоящем у гроба Сталина, и произносил траурную речь. Теперь он был в опале — беззащитный, одинокий и трясущийся на допросах, подобно мириадам его жертв.
Желая во что бы то ни стало спасти свою жизнь, Берия написал несколько писем своим прежним товарищам. Он просил прощения за «резкость и нервозность, доходившую до недопустимой грубости и наглости с его стороны в отношении товарищей Хрущева и Булганина, имевшим место при обсуждении германского вопроса» и за «бестактное» поведение в отношении венгерской делегации на недавней встрече. Он оправдывался перед ними, как нашаливший школьник перед строгим учителем. Одно из писем он завершал просьбой направить его куда угодно, на любую работу: «Через 2–3 года я крепко постараюсь и буду вам еще полезен». Он писал из камеры подземного бункера и оправдывался за плохой почерк: освещение было слабым, а пенсне при нем не было [494]. На следующий день Берия повторил свои унизительные попытки, умоляя, чтобы Президиум назначил комиссию для строгого расследования его дела, «иначе будет поздно». Он просил их вмешаться и «невинного своего старого друга не губить» [495]. Единственной реакцией на это стало лишение его доступа к бумаге и карандашам.
