Чарльз Рууд - Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин
И в 1913-м, и во все остальные годы, одинаково беспокойные, Сытин мало виделся с семьей, ибо слишком часто ему приходилось есть и спать в гостиницах и поездах. Когда же он попадал домой, то удалялся в свой кабинет, вспоминают сыновья Василия Ивановича Михаил и Алексей; а бабушка Евдокия Ивановна, следившая, чтобы жизнь в доме шла по строго заведенному порядку, шикала на всех: «Тише! Сам пришел!» Порядку этому подчинялись и стар, и млад, говорит Алексей и рассказывает далее, что «дед строг, очень занят, неразговорчив, взрослые его побаиваются» и что он частенько «прохаживается по коридору, заложив руки за спину». Алексей с двоюродным братом Дмитрием, сыном Ивана Ивановича, бывало, крались за дедом и передразнивали его. «Дед не замечал, а может быть, и замечал, но не обращал на наши проказы внимания пусть забавляются…» Однажды, правда, он «совершенно неожиданно… изрек, довольно, впрочем, дружелюбно: «Брысь!»
Михаил вспоминает, что встречал деда, как правило, обедом и тот был скуп на разговоры, разве только задавал обычные вопросы про школу. За столом собиралось двенадцать человек, рассказывает Дмитрий, ровно в час пополудни; «обед был самый простой»: щи или другой какой-нибудь суп, на второе – каша с котлетами, на сладкое – компот или кисель. «На столе, помню, выставлялась иногда и водка, – продолжает Алексей, – в небольших графинах, рюмки очень маленькие. Но пользоваться ими без разрешения не полагалось – сам дед не пил и был строг со спиртным при всей этой внешней демократии».
Распределение мест за столом тоже не назовешь демократичным. Сытин восседал во главе, сыновья – по левую руку от него, а женщины и дети – по правую; каждый имел свое место, сервированное столовым прибором и салфеткой в костяном кольце. Никто не смел даже приблизиться к своему стулу, пока не войдет Сытин и не пригласит всех к столу. Алексей признает, что его воспоминания о деде по-детски наивны, однако воссоздает ставший стереотипным образ человека, с головой погруженного в дела. «Мысль занята работой постоянно, времени на отдых нет, а на общение с семьей не остается просто сил». Сытин, вспоминает Михаил, иногда приезжал к семье в подмосковное имение; однажды он видел, как тот купается в пруду: «…вошел в воду, перекрестился, окунулся три раза по шею, а плавать не стал»[432].
Сытин отдавал все силы работе лишь отчасти по необходимости, а главным образом по собственному желанию. Но к середине 1913 года, накануне мировой войны, бесконечные дела и судебные тяжбы на фоне тревожной обстановки в мире так измотали его, что даже этот увлеченный человек ощутил потребность в передышке. Как писал Сытин впоследствии: «Все кругом рушилось, хотелось бежать от всего… Помню, в эти тяжелые годы все ждали катастрофы. Эта тоска мучила и меня. Я искал выхода, куда бы дальше убежать от самого себя». В результате он отправился в Западную Европу, а затем, уже в пути, решил завернуть в Италию: навестить Горького на Капри и погреться на итальянском солнышке. Хотя путешествие и было затеяно для отдыха, Сытин, сидя на террасе у Горького, разумеется, не уклонялся от деловых разговоров.
А тут еще по дороге на Капри Сытин вновь столкнулся с неприглядной стороной западноевропейской жизни, что лишь усилило его привязанность к России, из которой он бежал. На сей раз это случилось в Неаполе: за день до того, как паром переправил Сытина на Капри, он прогуливался в одиночестве по безлюдному морскому берегу. «Вдруг набегает на меня армия маленьких героев, обтрепанных, в лохмотьях человек десять мальчуганов, и все обступили – давай нам на «макароны». Жутко. Я один, даю им что у меня было мелочи. – Нет, это мелочь, ты давай нам все, что с тобой есть – бумажник и деньги. Я быстро отдал им портмоне и стараюсь убежать. Один забегает, падает и хватает меня за ноги. Я падаю, пока вскочил на ноги, тот, кто у меня ближе, схватил мой бумажник и убежал. Остальные все за ним». Вот ведь какой пышной красотой одарила Италию природа, заметит Сытин, «а темная лихая сила господствует, далеко не все в порядке». Когда Сытин поведал о происшествии служителям гостиницы, те удивились, что воришки оставили ему сюртук[433].
По возвращении в Россию в середине 1913 года неугомонный издатель тотчас принялся наживать себе новые неприятности, задумав и дав ход предприятию, которое очень скоро обернулось против него самого.
IIIЗа 1913 год под бременем судебных преследований, говорит Сытин, прибыль «Товарищества» от издания учебной литературы сократилась на 15 тысяч рублей. Тогда в качестве контрмеры, утверждает Сытин, он прибег сначала к снижению цен, за что был обвинен другими издателями в нечестной игре. Затем со свойственной ему находчивостью начал расширять торговлю книгами с помощью возрожденного им общества «Школа и знание», которое, по его словам, существовало «независимо от «Товарищества И.Д. Сытина» и на котором он еще в 1907 году «поставил крест». Теперь Сытин заявит об организации общества, призванного копить не рубли, а таланты;» начале 1914 года он вынужден был написать в свою защиту, что члены общества – это педагоги и литераторы, работающие сообща над созданием хороших, дешевых учебников для русских школ[434]. Но Сытин не упомянул двух важных обстоятельств. Министерство образования и его издательская фирма были тесно связаны с обществом. Двое из экспертов общества по педагогике являлись служащими министерства образования. А «Товарищество И.Д. Сытина» выступало в роли единственного издателя общества. Понятное дело, конкуренты, обнаружившие столь удачное стечение обстоятельств, не замедлили разжечь шумный скандал.
И опять-таки неизвестно, что именно руководило тут Сытиным. Он, естественно, приписывал себе роль поборника просвещения, на которую может претендовать всякий серьезный издатель, и действительно пускался в бескорыстные предприятия, неся при этом ощутимые убытки. Однако, если судить по возвращенному к жизни обществу «Школа и знание», есть все основания утверждать, что за благотворительностью Сытин не забывал о расширении своего дела с помощью связей в министерских кругах. Впоследствии это признает и сам Сытин, рассказывая о визите к министру народного просвещения Л. Кассо в конце 1912 или в начале 1913 года. По его словам, он прямо заявил тогда министру: «Я хотел бы при вашем содействии победить хаос в моей издательской работе». То есть, не окажет ли Кассо любезность поспособствовать тому, чтобы сытинские учебники шли во «все наши школы – и начальную, и среднюю, и высшую… разумеется, с предварительного одобрения Министерства». Для этого Сытин предложил Кассо реформировать процедуру отбора, которая в то время позволяла рецензенту даже из-за одной сомнительной страницы отвергнуть всю книгу. Кассо, по мнению Сытина, должен был дать автору возможность исправлять мелкие погрешности, пока работа еще в рукописи.
